За этой чертой безумие захлестывает все. Охватывает тебя изнутри и устраивается там, как дома, и вот ты уже никому не можешь доверять. Даже самому себе.
Пройти через первый контрольно-пропускной пункт на шоссе оказалось труднее всего. Именно здесь ЦАХАЛ разворачивал обратно мнимых паломников, которые так извращенно понимали эвакуацию. «Иерусалимский синдром» был назван психическим заболеванием несколько десятилетий назад. Иногда некоторых туристов настолько потрясает культурная значимость и мифологическая насыщенность города, что буквально растворяются в нем: рядятся в простыни и сандалии, проповедуют на Елеоне, пытаются приносить в жертву животных на Храмовой горе. На этом феномене в конце прошлого века хорошо зарабатывала психиатрическая лечебница Кфар Шауль.
Глобальная неуверенность, которую посеяли Хронолиты, уже всколыхнула новую волну паломников, а массовый исход довел ее до апогея. Иерусалим эвакуировал жителей ради их безопасности, но когда это имело значение для фанатиков? Мы протискивались сквозь ряды машин, среди которых были автомобили, брошенные на КПП своими хозяевами, отказавшимися разворачиваться. Без помех проезжали лишь полицейские, медики и эвакуаторы.
Мы проехали КПП уже в сумерках и прибыли в огромный отель на горе Скопус, когда совсем стемнело.
Наблюдательные пункты развернули по всему городу: так поступили не только мы, но и военные, представители ООН, делегаций нескольких израильских университетов и международной прессы на Хаас Променад. Гора Скопус (Хар хa-Цофим, что на иврите означает «гора наблюдателей»), надо сказать, была местом непростым. Здесь в 70 году нашей эры римляне разбили лагерь незадолго до того, как отправились подавлять Иудейское восстание. Крестоносцы тоже отметились тут, и по тем же причинам. Вид на Старый город открывался впечатляющий, но вместе с тем тревожный. Эвакуация, особенно в палестинских районах, далась нелегко. Пожары все еще полыхали.
Мы прошли со Сью через пустой холл отеля и поднялись на верхний этаж к анфиладе смежных номеров. Здесь было расположено сердце нашей операции. Шторы сняли, и команда техников устаналивала записывающие и следящие устройства и, что еще хуже, батарею мощных обогревателей. Большинство этих людей участвовало в исследовательском проекте Сью, но лишь немногие были лично с ней знакомы. Кое-кто поспешил пожать ей руку. Сью была любезна со всеми, но выглядела явно уставшей. Моррис показал наши номера и предложил встретиться в ресторане в холле, после того как мы примем душ и переоденемся. Сью поинтересовалась, как ресторан умудрился не закрыться во время эвакуации.
– Отель находится за пределами зоны отчуждения, – ответил Моррис. – Остался только минимум персонала, который будет обслуживать нас. Все волонтеры. Им приготовили отапливаемый бункер позади кухни.
Я задержался на несколько минут в своей комнате, чтобы просто посмотреть на город, раскинувшийся, словно каменное одеяло, на Иудейских холмах. Близлежащие улицы были пусты, если не считать патрулей и редких машин скорой помощи из больницы Хадасса в нескольких кварталах отсюда. Светофоры покачивались на ветру, словно дрожащие ангелы.
Когда мы проезжали контрольно-пропускной пункт, человек из ЦАХАЛа рассказал кое-что интересное.
– В былые времена, – говорил он, – фанатики, приходившие в Иерусалим, как правило, воображали себя Христом после второго пришествия, или Иоанном Крестителем, или первым и единственным подлинным Мессией. А в последнее время они чаще всего называли себя Куаном.
Город, чье прошлое было пропитано историей, готовился к истории и в будущем.
Сью, Моррис и Рэй ждали меня в огромном атриуме отеля. Моррис показал на пять ярусов парящих в воздухе растений и сказал:
– Зацени, Скотти, сады Семирамиды.
– Сады возводились в Вавилоне, а Вавилон находится значительно восточнее, – заметила Сью. – Но впечатляет.
В ресторане при отеле мы уселись за столик в противоположном конце от комнаты, занятой единственными посетителями – группой израильских военных обоего пола, теснившихся в красных виниловых кабинках. Наш столик обслуживала единственная оставшаяся официантка – пожилая женщина, говорившая с американским акцентом. Она заявила, что не собирается эвакуироваться, даже если спать придется в самом отеле:
– Меня все равно не привлекает идея разъезжать по опустевшим улицам, хотя раньше я всегда жаловалась на пробки. Основное блюдо сегодня – курица в миндале, – сказала она. – Это все. Конечно, если у вас аллергия или еще какая-нибудь проблема, можно попросить шеф-повара, и он что-нибудь придумает.
Курица так курица, а Моррис заказал нам бутылку белого вина.
Я поинтересовался планами на завтра. Он ответил:
– Помимо научной работы, у нас встреча с министром обороны Израиля во второй половине дня. Плюс фотографы и репортеры, – а потом добавил: – В этом нет смысла. Нас бы не было здесь, если бы израильское правительство уже не располагало всей информацией, которую мы можем им дать. Это просто цирковое представление для прессы. Но Рэй и Сью дадут кое-какие объяснения для обывателей.
Рэй спросил:
– Расскажем им про лед Минковского или обратную связь?
Мы с Моррисом озадаченно посмотрели на него.
Сью вмешалась:
– Не говори загадками, Рэй. Это невежливо. Моррис, Скотти, вы должны были кое-что знать об этом из сводок, которые мы готовили для Конгресса.
– Слишком серьезное чтение, – сказал Моррис.
– Мы тратим массу времени, чтобы перевести математику на человеческий язык.
– Подыскиваем метафоры, – добавил Рэй.
– Важно, чтобы люди понимали. Хотя бы в той же мере, в какой понимаем мы. А это не очень-то и много.
– Так лед Минковского? – упорствовал Рэй. – Или положительная обратная связь?
– Думаю, обратная связь.
Моррис стоял на своем:
– Я все еще не въезжаю.
Сью нахмурилась и собралась с мыслями.
– Моррис, Скотти, вы понимаете принцип обратной связи?
Половина из того, что я проделывал с кодом Сью, предполагала повторение и самоусиление. Но сейчас она явно имела в виду не столь узкоспециальный предмет.
Я ответил:
– Что-то вроде того, что происходит в актовом зале школы, когда произносишь прощальное слово, а аппаратура начинает визжать, как свинья на скотобойне.
Она усмехнулась:
– Хороший пример. Опиши процесс, Скотти.
– Между микрофоном и динамиками стоит усилитель. В худшем случае они начинают общаться сами с собой. Если в системе есть какие-то шумы, микрофон их ловит, сигнал попадает в усилительный тракт и обратно в микрофон. Это создает петлю.
– Верно. Самый тихий звук, пойманный микрофоном, динамик делает более громким. А микрофон слышит его и снова усиливает, и так далее, пока система не начинает звенеть, как колокольчик… или визжать, как свинья.
