Воодушевленные вначале патриотизмом и желанием внедрить компьютеры в торговлю, государственное управление и науку, большие коллективы психологов, физиологов, нейробиологов, инженеров, социологов и конструкторов начали обращать свои таланты и дарования на изучение взаимодействия людей и машин. Их внимание сосредоточивалось как на полях сражений, так и на производственных предприятиях, но цель была вполне гуманной: объединить людей и технологии в плодотворный, устойчивый и безопасный симбиоз, в гармоничное партнерство, позволяющее использовать лучшие свойства и качества обеих сторон.
Так, по крайней мере, должно быть. Однако слишком часто открытия и идеи эргономики, или, как ее сейчас называют, инженерной психологии, попросту игнорировали или, в худшем случае, душили на корню. Заботу о влиянии компьютеров и других машин на душу и тело человека обычно не берут во внимание из стремления добиться максимальной эффективности, скорости и точности или просто из желания получить как можно бо́льшую прибыль. Программисты, как правило, очень плохо знают эргономику и совершенно не интересуются достижениями инженерной психологии. Все усугубляется еще и тем, что инженеры и компьютерные специалисты, увлеченные математикой и логикой, не испытывают интереса к рассуждениям специалистов по эргономике. В 2006 году патриарх этой науки, Дэвид Мейстер, оглядываясь на свой жизненный путь, писал, что он и его коллеги всегда плыли против течения и внедрение достижений казалось им неожиданностью. «Ход технологического прогресса, – резюмировал он, – привязан к стремлению к прибыли; следовательно, прогресс мало задумывается о человеке» [14].
Так было не всегда. Люди впервые начали размышлять о техническом прогрессе как о движущей силе истории во второй половине XVIII века, когда научные идеи просвещения стали воплощаться в машиностроение. Не случайно то время стало эпохой политических потрясений. Демократические, гуманистические идеи просвещения увенчались революциями в Америке и Франции, и идеалы этих революций направили взгляды общества на науку и технику. Технические новшества высоко ценились (если не рабочими, то, во всяком случае, интеллектуалами) как средства политических реформ. Прогресс определяли в социологических понятиях, отводя технологиям вспомогательную роль. Такие мыслители просвещения, как Вольтер, Джозеф Пристли и Томас Джефферсон, видели цель развития новой науки и техники в том, чтобы они смогли стать инструментами разумного переустройства общества.
К середине XIX века реформистский взгляд на прогресс, по крайней мере в Соединенных Штатах, был оттеснен на второй план другим понятием прогресса, связанным именно с технологиями. «С дальнейшим развитием промышленного капитализма, – пишет Маркс, – американцы с непомерным пылом приветствовали развитие науки и техники, отделив его от целей социального и политического освобождения. …Вместо этого они устремили взгляд на инновации в наукоемких технологиях, которые сами по себе являются достаточным и надежным основанием прогресса» [15].
Едва ли стоит удивляться тому, что уже в наше время возможности компьютеров, как предполагала Бэйнбридж, определили разделение труда в сложных автоматизированных системах. Для увеличения производительности и снижения издержек на оплату труда контроль над самой разнообразной производственной деятельностью возлагают на компьютерные программы. По мере совершенствования их власть становится еще более всеобъемлющей. Чем больше технологии, тем лучше! Операторам из плоти и крови оставлены лишь те виды работ, до автоматизации которых пока не додумались составители программ, – вмешательство в производство в случае отказа автоматики. Людей все дальше и дальше оттесняют от «замкнутой петли» – от цикла, состоящего из действия, обратной связи и принятия решений в ходе текущих операций.
Специалисты по эргономике называют этот превалирующий подход автоматизацией, ориентированной на технологию. В результате почти религиозной веры в технологию и равного по накалу недоверия к человеку такая автоматизация заменяет гуманистические цели мизантропическими. Этот подход превращает беззаботную остроту мечтательных технофилов «кому вообще нужны люди?» в практическую этику программирования. В результате произведенные машины и программы прокладывают себе путь на предприятия и в дома, неся в жизнь человеконенавистнические идеалы. «Общество, – пишет Дональд Норман, специалист по когнитивной психологии и автор нескольких влиятельных книг о дизайне товаров, – невольно впало в ориентированное на технологию отношение к жизни, подразумевающее, что именно автоматизация определяет человеческие потребности, тем самым сводя людей к роли безропотных слуг, к которой они совершенно не приспособлены. Такой подход допускает сравнение людей с машинами и находит их неполноценными, неспособными на безупречные, повторяющиеся и точные действия». Несмотря на то что эта ориентация пронизывает теперь все наше общество, она извращает представления человека о самом себе. «Этот подход выставляет на первый план деятельность, которой человек не должен заниматься, и игнорирует его навыки и качества. Принимая машинно-ориентированный взгляд на жизнь, люди начинают оценивать вещи по их искусственным, механистическим достоинствам» [16].
Совершенно логично предположить, что к механистическому взгляду на жизнь наиболее склонны те, кто тяготеет к механике. «Движущей силой изобретения, – как сказал когда-то Норберт Винер, – часто является стремление исследователя увидеть, как закрутятся колесики» [17]. Также логично предположить, что именно такие люди будут руководить разработкой и конструированием сложных систем и компьютерных программ, которые ныне управляют жизнью общества или создают ее среду. По мере того как общество станет все более и более компьютеризированным, программист будет его фактическим законодателем, и тогда человеческий фактор окажется чем-то второстепенным. Необузданный технический прогресс станет оправданием и обоснованием самого себя. Судить о технологиях по их технологическим достоинствам – это значит дать изобретателям карт-бланш.
Пристрастное желание позволить самой технологии принимать решения по дальнейшей автоматизации имеет практическое преимущество. Оно сильно упрощает работу создателей систем. Инженерам и программистам надо теперь принимать во внимание только способности машин. Это позволяет сузить поле поиска и увеличить детализацию проектов. Такая особенность избавляет программистов от необходимости решать проблемы, связанные со сложностями, капризами и хрупкостью представителей рода человеческого. Привлекательная простота технологически ориентированной автоматизации является все же миражом. Игнорирование человеческого фактора отнюдь его не устраняет.
В статье «Automation Surprises» («Сюрпризы автоматизации»), напечатанной в 1997 году и многократно цитированной, специалисты по эргономике Надин Сартр, Дэвид Вудс и Чарльз Биллингс проследили происхождение технологически ориентированного взгляда на развитие общества. Авторы подробно рассказывают, как появление компьютера, сначала аналогового, а затем цифрового, сформировало у инженеров и предпринимателей идеалистический взгляд на системы, управляемые электроникой. В них увидели своего рода панацею от человеческой неэффективности и склонности к ошибкам. Упорядоченность и чистота компьютерных операций и получаемых результатов казались просто даром небес по сравнению с беспорядком человеческой деятельности. «Технологии автоматизации, – писали Сартер и ее коллеги, – были созданы для того, чтобы увеличить точность и повысить экономичность работы, а одновременно уменьшить нагрузку на оператора и сократить время и расходы на его обучение. Считалось возможным создание автономных систем, требующих минимума человеческого вмешательства, а значит, резко снижавших вероятность человеческих ошибок». Эта вера с железной неумолимостью привела к гипотезе о возможности разрабатывать автоматизированные системы, не обращая особого внимания на человека [18].
