На серебряном же подносе Селеста доставляла хозяину и почту. Обмакивая круассан в кофе, Пруст вскрывал конверты и порой читал избранные отрывки вслух Селесте. Затем он внимательно просматривал несколько газет, проявляя живой интерес не только к новостям литературы и искусства, но и к политике и финансам. Затем, если Пруст решал в этот вечер прогуляться, он приступал к сложным приготовлениям, а именно: звонил по телефону, вызывал автомобиль, одевался. В противном случае он приступал к работе, едва покончив с газетами, и работал несколько часов подряд, а потом вызывал Селесту и просил что-нибудь принести или просто поболтать с ним. Порой эти разговоры затягивались на долгие часы, особенно если Пруст недавно побывал в городе или принимал интересного посетителя, – по-видимому, болтая с Селестой, он готовил страницы своей прозы, выделял нюансы, находил скрытые в этих беседах смыслы.
Писал Пруст только в постели, лежа навзничь и подложив под голову две подушки. Чтобы дотянуться до пристроенной на коленях тетради, приходилось кое-как опираться на локоть, а единственным источником света служил слабый ночник под зеленым абажуром. По этой причине от продолжительной работы у Пруста сводило запястье и болели глаза. Если он уставал и не мог сосредоточиться, он принимал таблетку кофеина, а когда укладывался спать, нейтрализовал действие кофеина вероналом, успокоительным на основе барбитуратов. «Вы жмете разом и на газ, и на тормоза», – предостерегал его друг, но Пруст не прислушивался к советам. Ему, видимо, даже требовались такие страдания: он видел в страдании особую ценность и считал, что без мучений великое искусство не состоится. В последнем томе своей эпопеи он писал: «Труд писателя можно сравнить с движением воды в артезианском колодце: он достигает тем больших высот, чем глубже страдание поразило его сердце».
Сэмюэл Беккет (1906–1989)
[64]
В 1946 г. у Беккета начался тот период интенсивного творчества, который он впоследствии назовет «осадой в комнате». За несколько лет появятся лучшие его работы – «Моллой», «Мэлон умирает» и прославившая автора пьеса «В ожидании Годо». Пол Стратерн так описывает жизнь Беккета во время «осады»:
«Он сидел в комнате почти безвыходно, отгороженный от всего мира. Он сходился лицом к лицу со своими демонами, пытался понять работу своего разума. Расписание у него было очень простое. Он поднимался через час-другой после полудня, жарил глазунью и, позавтракав, запирался у себя в комнате на столько часов, сколько мог вынести. Затем он отправлялся на полуночный обход баров Монпарнаса
[65], выпивал изрядное количество дешевого красного вина, возвращался к рассвету и пытался уснуть – что было трудно, ибо вся его жизнь строилась вокруг исступленной потребности писать».
«Осада» началась с откровения. Поздней ночью, гуляя неподалеку от Дублинской гавани, Беккет вдруг очнулся на конце пирса, вокруг бушевала зимняя буря. Завывал ветер, пенилась темная вода, и вдруг Беккет осознал, что все темное, что он пытался держать под контролем в своей жизни и в своем творчестве – а творчество его в ту пору не завоевало еще интереса читателей, да и самого Беккета не удовлетворяло, – нужно выпустить и оно станет источником поэтического вдохновения. «Я всегда пребуду в депрессии, – осознал Беккет, – но отныне я могу принять темную сторону как главное в моей личности и, признав ее, заставить работать на меня».
Игорь Стравинский (1882–1971)
«Я встаю в восемь утра, делаю зарядку и работаю без перерыва с девяти до часа», – сообщил Стравинский интервьюеру в 1924 г. Посвящать сочинению музыки больше трех часов в день не удавалось; менее неотложными делами он занимался во второй половине дня – писал письма, переписывал ноты, практиковался в игре на пианино. За исключением периодов, когда он отправлялся на гастроли, Стравинский писал музыку ежедневно, независимо от вдохновения, как говорил он сам. Для этой работой ему требовалось уединение, он закрывал окна кабинета, прежде чем приступить. «Я мог сочинять только в уверенности, что никто не слышит меня». Если работа стопорилась, помогала стойка на голове – эта перевернутая поза, по словам композитора, помогала «дать отдых голове и прочистить мозги».
Эрик Сати (1866–1925)
[66]
В 1898 г. Сати переехал из парижского квартала Монмартр в рабочий пригород Аркей, где ему предстояло жить до самой смерти. По утрам композитор, как правило, отправлялся пешком в столицу, проходя около десяти километров до прежнего своего места жительства, заглядывая по пути в любимые кафе. Один из наблюдателей отмечал, что Сати «двигался медленно, маленькими шагами, крепко зажав зонтик под мышкой. За разговором он останавливался и отдыхал, слегка сгибая колено, поправлял пенсне и упирался кулаком в бедро. Затем он отправлялся дальше все такими же маленькими, решительными шагами». Наряд композитора так же бросался в глаза, как и его походка: в самый год переезда в Аркей Сати получил небольшое наследство и потратил его на дюжину одинаковых вельветовых костюмов каштанового цвета и такое же количество котелков к ним. Местные жители вскоре прозвали его «вельветовым господином».
В Париже вельветовый господин навещал друзей или встречался с ними в кафе. Там же, в кафе, он работал над своими композициями, однако только в кафе, не в ресторанах: гурман Сати заранее предвкушал вкусное вечернее угощение. Хотя он любил изысканные блюда и тщательно следил за своим рационом, он мог поглощать пищу в невероятных количествах, например, в один присест уничтожить омлет на 30 яиц. Иногда Сати удавалось заработать за вечер немного денег, подыгрывая на пианино певцам в кабаре, в противном случае он совершал еще один обход кафе, хорошенько при этом напиваясь. Последняя электричка в Аркей отправлялась в час ночи, однако Сати часто опаздывал на поезд, и ему приходилось добираться домой пешком – чуть ли не до рассвета. И тем не менее, едва наступало новое утро, он вновь пускался в путь.
Специалист по истории искусства Роджер Шаттак высказал предположение, что присущее Сати уникальное чувство ритма и понимание «возможностей варьирования повторов» связано с этими «бесконечными путешествиями взад и вперед по одному и тому же маршруту изо дня в день». Действительно, на ходу Сати останавливался, записывал какие-то идеи; если уже наступала темнота, пристраивался под фонарем. Во время войны фонари выключали, и прошел слух, что это плохо сказалось на продуктивности Сати.
Пабло Пикассо (1881–1973)
В 1911 г. Пикассо переехал из Бато-Лавуар, квартала недорогих съемных студий на Монмартре, в гораздо более респектабельное помещение на бульваре Клиши, в Монпарнасе, которое больше соответствовало растущей славе художника и его вполне буржуазным пристрастиям. Биограф Пикассо Джон Ричардсон писал: «После бедного дворянского детства и нищеты первых парижских лет Пикассо мечтал устроиться так, чтобы работать и не думать о материальной стороне – “как нищий, но чтоб деньги были”, пояснял он». В монпарнасской квартире тоже сохранялся налет богемности. Пикассо занял большую и светлую студию, куда никто не смел входить без разрешения, и окружил себя инструментами своего ремесла, кучами всякого мусора и целой свитой животных: пес, три сиамские кошки, мартышка по имени Монина.
