Когда он не работал, Гульд почти не выходил из дома, читал, составлял списки обязательных дел, разбирал ноты и слушал музыку. Он слушал музыку по радио, по его собственным прикидкам, как минимум шесть часов в день, причем два радиоприемника и один телевизор работали одновременно в разных комнатах. («Мне не нравятся люди, которые много смотрят телевизор, – говорил он. – Я один из таких»).
Так же много и неразборчиво он читал – по несколько газет в день и стопку книг в неделю. За пианино он проводил гораздо меньше времени, практиковался не более часа в день и утверждал, будто лучше всего играет, «когда неделями не прикасается к инструменту».
В те дни, когда Гульд оставался дома, он снова брался за телефон в 23.00 и тут уж разговаривал подолгу, иной раз до часа-двух ночи. Многие его друзья жаловались: дескать, Гульд никогда не спрашивал, уместен ли его звонок, не тратил время на любезности, а сразу переходил к тому, что занимало в данный момент его ум. Он мог болтать часы напролет, а собеседник вынужден был терпеливо выслушивать бодрый и жизнерадостный монолог «ночной пташки».
«Он зачитывал целиком статьи и книги, пел в трубку арии, а иногда даже и репетировал по телефону, пропевая то, что ему предстояло сыграть на пианино», – пишет Кевин Баззана в биографии «Очарованный странник: Жизнь и искусство Глена Гульда». (Счет Гульда за телефонные разговоры, уточняет биограф, достигал четырехзначных сумм.) Прекратить с ним разговор не получалось, он бы не заметил, если бы собеседник заснул под его речи.
Наговорившись, пианист отправлялся в круглосуточный ресторанчик по соседству и там принимал единственную за день полноценную пищу: глазунью, салат, тост, сок, щербет и кофе без кофеина. Почему-то более частые приемы пищи вызывали у него чувство вины, хотя он перекусывал печеньем из аррорута
[104], крекерами Ritz и то и дело пил чай, кофе, воду и апельсиновый сок. В дни записи он не ел вообще. Считал, что от голода обостряются способности. На рассвете, часов в пять-шесть утра, Гульд принимал снотворное и отправлялся в постель.
Луиза Буржуа (1911–2010)
[105]
«Моей жизнью правит бессонница, – поведала Луиза Буржуа интервьюеру в 1993 г. – Я никогда не могла понять природу этого явления, но я с ним смирилась».
Бессонные часы Луиза научилась использовать продуктивно: она брала с собой в постель «рисовальный дневник», слушала музыку и гул городского транспорта. «Каждый день – новый, каждый рисунок с надписью на обороте помогает мне понять, как обстоят дела, – рассказывала она. – У меня накопилось уже 110 таких рисовальных дневников, но часть я собираюсь уничтожить. Это мой “мягкий стимул”».
Что же касается дневных часов, Буржуа, по ее признанию другому корреспонденту, «трудилась как пчелка, но сделала мало».
Честер Хаймс (1909–1984)
«Я люблю вставать рано, сытно завтракать и работать без перерыва до обеда, – заявил в 1983 г. мастер американского детектива. – Многое зависит от почты: хорошие известия помогают мне продолжать работу, из-за плохих писем я расстраиваюсь до конца дня. Я почти всегда печатаю рукописи набело, не заглядывая в справочники и словари. Когда я жил в парижском отеле, мне требовались только сигареты, бутылка скотча и порой вкусное блюдо из мяса с овощами, приготовленное тут же на газовой горелке: от хорошей работы у меня разыгрывается аппетит».
Фланнери О’Коннор (1925–1964)
[106]
В 1951 г. у О’Коннор обнаружили волчанку. Врачи обещали ей не более четырех лет жизни, и Фланнери вернулась в свой родной штат Джорджию, поселилась с матерью на семейной ферме. Задолго до того руководитель мастер-класса рекомендовал ей ежедневно выделять определенное количество времени для творчества, и она последовала его совету. В Джорджии ей и вовсе показалось, что «рутина – условие выживания», как она писала другу.
О’Коннор, набожная католичка, начинала день в шесть утра с молитв по бревиарию
[107]. Затем она выходила к матери на кухню, и они пили кофе из термоса и слушали по радио прогноз погоды. К семи утра они ехали на утреннюю мессу в город, в храм Святого Сердца. Исполнив таким образом религиозные обязанности, писательница бралась за работу. Каждый день она запиралась на три часа, с 9.00 до 12.00, и обычно успевала написать три страницы – хотя, как признавалась она журналисту, могла и «разорвать все в клочья на следующий день».
К середине дня энергия ее иссякала. Из-за волчанки писательница быстро уставала, ее настигали симптомы, похожие на симптомы простуды или гриппа, голова тяжелела. Часы отдыха она проводила на веранде, где часто принимала гостей, занималась любимыми хобби – рисовала и кормила птиц. На ферме держали павлинов, и они часто мелькают на страницах прозы О’Коннор наряду с утками, курами и гусями.
К закату Фланнери уже готова была ложиться спать. «Я укладываюсь в девять и всегда рада добраться до постели», – писала она. Перед сном она обычно читала еще несколько молитв по бревиарию, а затем раскрывала 700-страничный том Фомы Аквинского.
«Я читаю много книг по богословию, потому что это укрепляет мою прозу», – поясняла она.
Уильям Стайрон (1925–2006)
[108]
«Посмотрим правде в глаза: творчество – это ад, – говорил Стайрон в интервью Paris Review в 1954 г. – Когда пишется хорошо, приходит такое приятное, теплое чувство, но все перевешивается мучениями – каждый день начинать заново».
Чтобы заглушить эту боль, Стайрон разработал довольно необычное расписание: спал до полудня, потом еще часок валялся в кровати, читая и размышляя, и поднимался к обеду (вместе с супругой) в 13.30. Затем он ходил за покупками, разбирал почту и медленно, постепенно готовил себя к работе. Ключевым моментом подготовки была музыка.
«Порой приходится слушать музыку час или дольше, пока настроишься и решишься приступить к акту творения», – признавался он. К 16.00 он наконец решался и отправлялся в кабинет на четыре часа, в результате которых получал обычно не более 200–300 слов. В восемь вечера Стайрон присоединялся к родным, часто приходили гости, все вместе пили коктейли, ужинали, а затем он продолжал пить, курить, читать и слушать музыку до двух или трех часов ночи. За работой Стайрон никогда не пил, но видел в алкоголе отличный инструмент для снятия напряжения: ум расслабляется, появляются «эдакие проблески, озарения», и это очень полезно в те часы, когда он думает о работе.
