«Я всегда курил за работой. Об этой привычке напоминают мне фотографии, сделанные в ранней молодости. Я интуитивно понимал, что курение углубляет сосредоточенность, позволяет мне полностью погрузиться в холст. Теперь, когда мой организм ослабел, я курю меньше, однако ни за что бы не отказался от изысканных мгновений созерцания с сигаретой в зубах до того, как вновь приступить к рисованию. И другие счастливые моменты – курение после еды и после чая. Графиня всегда оставляет сигареты на маленьком столике возле большого стола, за которым мы едим. Именно это, полагаю, Бодлер именовал “мгновениями счастья”».
В 16.30 или в 17.00 Бальтюс возвращался в свое шале, и наступала пора торжественного чаепития с фруктовым тортом, шоколадными пирожными и различными повидлами. После ужина в 20.00 супруги устраивались в библиотеке перед большим телеэкраном посмотреть кино. Бальтюс питал слабость к боевикам, вестернам и операм.
Ле Корбюзье (1887–1965)
Швейцарский архитектор Шарль-Эдуар Жаннере, превратившийся в начале 1920-х в Ле Корбюзье, на всем протяжении своей профессиональной жизни сохранял постоянный, хотя не такой уж трудный распорядок дня. Проснувшись в шесть утра, он в течение 45 минут занимался ритмической гимнастикой, затем подавал своей жене Ивонне кофе, и в восемь утра супруги вместе садились завтракать, после чего Корбюзье все утро чертил, рисовал и проектировал. Утро было наиболее насыщенной частью его дня. Он тратил много времени на рисунки, не имевшие непосредственного отношения к архитектуре, но, хотя не показывал их никому, кроме жены, был уверен, что своим успехом обязан этим утрам, когда мог сосредоточиться на искусстве.
В офисе Ле Корбюзье надолго не задерживался. Он приезжал в студию на метро или на такси ровно в два часа дня и усаживал своих помощников за разработку идей, которые пришли ему в голову за утро. К 17.30 он обычно возвращался домой, хотя иногда, увлекшись, терял ощущение времени. Коллега вспоминает:
«Многое можно было понять в характере Ле Корбюзье по тому, как он покидал офис. Если работа шла хорошо, если ему нравились его собственные наброски и он был уверен в своих планах, то он забывал о времени и опаздывал домой к ужину. Однако если все не складывалось, если он терял уверенность в своих идеях и ему не нравились наброски, то Корбюзье начинал дергаться, играть с часами на своем запястье – смешные такие маленькие часы, не по его здоровенной лапе – и в итоге мрачно заявлял: “C’est difficile, l’architecture”
[127], швырял прямо на чертеж карандаш или обломок угля и выскальзывал из офиса, видимо, пристыженный тем, что оставляет проект и нас в тупике».
Бакминстер Фуллер (1895–1983)
Американский архитектор и изобретатель (сам себя он именовал «всеохватывающим и устремленным в будущее исследователем дизайна») наряду с другими объектами изучения подвергал исследованию и самого себя (другое его самоназвание – «морская свинка Б»). Он ставил под вопрос общепринятый образ жизни и привычный транспорт, проповедуя геодезический купол и создав, в числе прочих своих футуристических проектов, прототип трехколесного аэродинамического автомобиля Dymaxion. Фуллер подвергал сомнению также и привычные схемы поведения. В начале 1930-х Бакки (так звали его почти все) пришло в голову, что природный цикл сна стал неудобен для современного ритма жизни. Если он сумеет приучить себя к меньшим дозам сна, решил изобретатель, останется больше времени для работы. Его биограф Дж. Болдуин описывал результаты эксперимента по «высокочастотному сну»:
«Ряд экспериментов в 1932 и 1933 гг. убедили Фуллера, что, когда он чувствует себя усталым или сонным, это означает, что разум и тело уже отдали слишком много сил и нуждаются в отдыхе и восстановлении. Он решил осознанно погружаться в сон до наступления этого момента. Если он поспит до того, как наступит истощение, не понадобится «ремонт» и период восстановления. Сон будет только отдыхом, и в таком случае достаточно будет поспать недолго. Если придерживаться определенной рутины, он не будет знать усталости. Перепробовав множество схем, Бакки в итоге нашел подходящее лично для него расписание. После шести часов работы он дремал по полчаса; если он получал сигнал, как он выражался, “нарушения фиксации или интереса”, отдых наступал раньше. Это работало (для него). Могу засвидетельствовать, что молодые коллеги и ученики не могли за ним угнаться, он словно бы никогда не уставал, мог читать лекции по десять часов подряд и даже дольше. Он все время что-то писал, набрасывал, читал, строил модели или к чему-то готовился. Способность работать в таком ритме не убывала вплоть до тех пор, пока он не перевалил далеко за 70 лет».
Болдуин отмечает, что Фуллер «пугал наблюдателей, погружаясь в сон за считаные мгновения, как будто нажимал на кнопку выключателя у себя в голове. Это происходило так быстро, что больше походило на какой-то припадок».
И все же, несмотря на все выгоды «высокочастотного сна», Фуллер отказался от него, поскольку супруга жаловалась на невозможность сосуществовать с мужем, спящим и неспящим по особому графику, и он вернулся к более «человеческому» режиму, хотя и сохранил привычку по мере надобности задремывать днем.
Пол Эрдеш (1913–1996)
Эрдеш был одним из самых блистательных и успешных математиков ХХ в. Он также, как убедительно доказывает Пол Хоффман в биографии «Человек, который любил только числа», был эксцентриком, чем-то вроде «монаха от математики»: хранил вещи в чемодане, ходил в лохмотьях, раздавал почти весь свой заработок, оставляя себе лишь на самое скудное существование. Закоренелый холостяк, до смешного (а может, и до патологии) привязанный к мамочке, он не умел не то что готовить – вскипятить чайник. Зато работал исступленно, по 19 часов изо дня в день. Ему хватало трех-четырех часов для сна.
Эрдеш любил работать в интенсивном, краткосрочном сотрудничестве с другими математиками, он несся на другой край света в поисках нового таланта и поселялся в доме очередного сотрудника на то время, что они вместе решали задачу. Один из коллег, удостоенных его визитов, вспоминал в 1970-х:
«Спал он не более трех часов. Спозаранку вставал и писал письма, письма математикам. Спал он на первом этаже. В первый раз, когда он жил у нас, часы были установлены неправильно, они показывали 7.00 в 4.30 утра. Пол вообразил, что всем пора вставать и приниматься за работу, так что он включил телевизор на полную мощь. Позднее, лучше меня узнав, он ограничивался тем, что поутру стучал мне в дверь спальни: “Ральф, ты там живой?”
Темп он держал просто убийственный. Его бы воля, мы бы не прерывались с восьми утра до половины второго ночи. Нет, поесть он разрешал, но и за едой мы говорили о математике и писали формулы на салфетках. После недели, от силы двух, такого визита я валился с ног».
Своей необычайной выносливостью Эрдеш был обязан амфетаминам – он принимал ежедневно от 10 до 20 миллиграмм бензедрина или риталина. Боясь, что эта привычка засосет Эрдеша, один друг предложил ему пари: сумеет ли тот месяц обходиться без стимуляторов. Эрдеш принял условия, тут же бросил амфетамины и ровно через 30 дней явился за выигрышем, однако сказал: «Ты убедился, что я не наркоман, но так я работать не могу. Просыпаюсь утром и таращусь на пустой лист бумаги. Никаких идей, словно я стал самым обычным человеком. Из-за тебя развитие математики остановилось на целый месяц!»
