Как подобная перемена настроения и значения вещей отражается на нашей работе сегодня? Я говорил с одним человеком, который был одним из пионеров в сфере хеджевых фондов. Ему сейчас за семьдесят. Он сказал, что в конце 1950-х и на протяжении большей части 1960-х подавляющая часть лучших и блестящих людей не желала работать в сфере финансовых услуг – они хотели посвятить себя образованию и науке. Им хотелось преподавать молодым людям, обеспечивать возможность полета на луну и бороться с голодом в мире. И самые влиятельные мыслители того времени говорили им: вы можете это сделать. Где-то ближе к концу 1980-х он почувствовал перемену настроений в обществе. Социальный прогресс – даже сама его идея – стал вызывать все меньше оптимизма. Людей разделяли культурные войны. Появился цинизм, и со временем самые честолюбивые и одаренные люди стали приходить в бизнес и финансовое дело. Всем стало казаться, что только профессионал с хорошей зарплатой может жить полноценной свободной жизнью. «Это признак нездоровья», – сказал тот человек, и он был прав. О том же самом говорили философы и ученые, но мой знакомый не следил за влиянием идеологий, но наблюдал, как этот поворот настроения самым конкретным образом повлиял на молодых людей в момент выбора карьеры. Он прожил достаточно много, так что мог наблюдать переход от понимания работы преимущественно в духе Современности к более постмодернистскому ее пониманию.
Ценности рынка – консюмеризм и рентабельность – ныне распространились на все сферы жизни человека, включая даже и семейную жизнь
Самый очевидный эффект от постмодернистского идолопоклонства «средствам без конечной цели» – это (на тот момент, когда я пишу данные строки) распространение лжи, мошенничества и корыстных действий финансовых компаний, которые разоблачил кризис 2008 года вместе с его последствиями. Наоми Вульф, автор статей из ежедневной газеты The Guardian, сделала обзор газетных заголовков за июнь и июль 2012 года. Вот их список: Банк Беркли вступил в сговор с некоторыми другими банками, чтобы манипулировать процентными ставками; банковская группа из HSBC потратила между 2004 и 2010 годами миллиард долларов на то, чтобы сделать возможным отмывание денег («крайне выгодная деятельность, которой не следует мешать»); в «Перегрин Кэпител» 215 миллионов долларов из денег клиентов «куда-то пропало», а основателю группы после попытки самоубийства были предъявлены обвинения по уголовному делу; компания «Уэллс Фарго» согласилась заплатить 175 миллионов долларов штрафа за («снова очень выгодное дельце») то, что рутинно завышала проценты ставки при субстандартном кредите афроамериканцам и выходцам из Латинской Америки по сравнению с белыми людьми такой же кредитоспособности. По той же самой причине штрафы заплатили также Банк Америки и SunTrust. Сам финансовый кризис 2008 года во многом породили банкиры, занимавшиеся продажами невероятного количества закладных, истинная не столь высокая цена которых оставалась в тени.
Заключение этого грустного списка звучит в подзаголовке к статье Вульф: «Штампы СМИ о “ложке дегтя” уже неверны. Мы наблюдаем системную коррупцию в банковском деле и систему тайных сговоров»
[145].
Чуткие критики либерального направления быстро замечают действие постмодернистского идола «средств без конечной цели» в сфере бизнеса. Но они не столь чувствительны относительно еще более распространенного явления – что сегодня наше ощущение Я связано не столько с нашими ролями в семье или обществе, сколько с нашим потреблением. Нам предлагают создавать свою личность через выбираемые нами бренды и через ту идентичность, что мы способны создать в Интернете.
Влияние этого феномена особенно заметно в таких сферах, как СМИ, развлечения и маркетинг. Я много говорил с членами нашей церкви, занимающимися маркетингом и рекламой, об одном сдвиге: теперь все чаще рекламируют не преимущества продукта, а историю, которая обещает потребителю обогатить его идентичность и повысить качество его жизни. Йельский философ Николас Уолтерсторфф отмечает, что для современной культуры счастливая жизнь есть жизнь, где все «идет хорошо» – и она полна чувственных удовольствий, – тогда как для древнего человека счастливая жизнь есть жизнь, прожитая хорошо, где просматриваются характер, смирение, любовь и справедливость
[146]. Таким образом, работники маркетинга и рекламы сегодня обещают людям не только то, что их товар будет хорошо выполнять свое предназначение, но и то, что он принесет людям счастье.
Я разговаривал с мужчиной и женщиной, которые оба работали руководителями в сфере рекламы и оба готовились уйти из своих компаний. Женщина работала в фирме, у которой было два основных клиента – косметические компании. «Мои клиенты хотели, – говорила она, – чтобы с моей помощью их продукция говорила потенциальной покупательнице: это поможет тебе в итоге обрести любовь и полюбить саму себя. Но ведь это просто яд». Мужчина работал в агентстве, клиентом которого была компания, продающая спортивные машины. Он не раз сталкивался с тем, что его вынуждали представлять машины как средство повышения сексапильности. Оба они сопротивлялись тому, что от них требовали, и на обоих оказывали большое давление. Мужчина сохранил свое место, потому что ему удалось заменить «сексапильность» идеей «высококачественной машины», и он сделал это с таким мастерством и убедительностью, что заказчик и его компания были этим удовлетворены. Женщине не повезло: ей пришлось покинуть фирму, после чего она открыла свой бизнес.
Теперь все чаще рекламируют не преимущества продукта, а историю, которая обещает потребителю обогатить его идентичность и повысить качество его жизни
Христианин согласится с тем, что когда мы что-то продаем или рекламируем, нам нужно показать потенциальному покупателю, что этот продукт «увеличит стоимость» их жизни. Но это не значит, что товар может дать им жизнь. Но поскольку христиане глубже понимают суть человеческого благополучия, мы часто плывем против очень сильного течения корпоративных идолов нашей культуры.
Работа: ситуация не безнадежна
Мы описали предназначение труда, а затем поговорили о том, что в этой сфере испортилось. Даже если нам удалось делать то, что мы хотели, в оптимальных рабочих условиях, нам часто кажется, что испорченность самой природы труда сильнее нас. «На что нам здесь надеяться? Как устранить испорченность работы?» – можем мы спрашивать себя. Как за этими глубокими проблемами можем мы увидеть руку и замысел Божьи? Реалистично ли это желание или это просто мечты, не имеющие отношения к завтрашней деловой встрече или к карьерным планам на следующий год?
Если мы попытаемся ответить на эти вопросы, нам следует начать с одного очевидного факта: ничто не станет совершенным, как говорит апостол Павел, до «дня Христова» в конце истории (Флп 1:6; 3:12). До этого все творение «стенает» (Рим 8:22), находясь в рабстве у распада и немощи. Так что труд полностью исправится лишь тогда, когда небо воссоединится с землей и мы окажемся в нашей «настоящей стране». Говорить о полном искуплении работы было бы отражением наивности, а иногда гордыни.
