Немного придя в себя, Егорыч сообразил, что перед ним вовсе не мальчонка, на тело которого кто-то с неизвестной целью насадил голову взрослого мужика, а лилипут, нашедший свою смерть в этом богом забытом месте. Про бомжей-лилипутов Егорычу слышать не доводилось, а значит, мысль его с самого начала работала в правильном направлении: дело пахло уголовщиной. И очень могло статься, что друзья и родственники мертвого лилипута разыскивали его повсюду, обивали пороги в ментовке и, быть может, даже объявили за него награду...
Мысль о награде решила дело. Егорыч вцепился обеими руками в плечи разбухшей, тяжелой от студеной воды куртки и, пятясь, волоком потащил тело на берег.
– Ну, чего вылупился? – сказал он Петрухе, который, вытягивая шею, старался получше рассмотреть его улов. – К Васяне беги, пускай по своей мобиле ментов вызывает. Да скоренько, одна нога здесь, другая там...
Васяня жил здесь же, на свалке, и был большим человеком – бригадиром "картонщиков". Бомжи со всего района за небольшую плату тащили ему собранный на городских помойках картон, а Васяня перепродавал его скупщикам. Бизнес у него шел так хорошо, что Васяня со своей бабой горя не знал – питался магазинными продуктами, каждый день пил настоящую водку, курил хорошие сигареты и даже имел мобильный телефон. Понятно, что, связь с ментами он поддерживал, потому что без этого ему вряд ли удалось бы сохранить свое завидное положение на самой верхушке здешнего "общества".
Петруха, топоча своими несуразными кроссовками, убежал в сторону Васяниной хибары, а Егорыч, кряхтя и негромко матерясь сквозь зубы, принялся собирать хворост для костра, торопясь согреться, покуда простуда не согнула его в бараний рог.
Глава 4
Примерно за семь месяцев до того несчастливого дня, когда штатный экскурсовод Государственного Эрмитажа Кира Григорьевна Большакова обнаружила, что под пуленепробиваемым стеклом в зале Леонардо да Винчи вместо подлинника "Мадонны Литта" висит обыкновенная фоторепродукция, ветеран спецназа Павел Недосекин, уволенный вчистую по ранению, вышел из пивного бара "Веселая вобла".
На улице уже стемнело. Вместе с солнцем с городских улиц ушло нестойкое весеннее тепло, и все, что растаяло за день, превратившись в жидкую кашицу, теперь снова замерзло, образовав на тротуаре твердые, как железо, и скользкие, как мокрое мыло, ледяные бугры и колдобины, в которых сам черт запросто мог переломать себе ноги.
Недосекин шел, не разбирая дороги, засунув руки в карманы старого армейского бушлата и прижимая к груди подбородок, чтобы ледяной мартовский ветер не забирался под одежду. В зубах у него дымилась, прожигая ночь красным огоньком, сигарета, в голове немного шумело от выпитого пива – после контузии алкоголь стал плохо действовать на Павла, и пил он теперь редко и очень понемногу, – а в душе клубилась какая-то неопределенная муть.
Только что, буквально десять минут назад, за кружкой пива, в которое было щедро добавлено водки, он согласился участвовать в деле, в случае успеха сулившем очень солидный заработок.
О том, что ему сулило это дело в случае неудачи, Павел Недосекин старался не думать. Что тут думать-то? Сказано ведь: от сумы да от тюрьмы не зарекайся...
Вышло так, что Паша Недосекин, парень здоровый, косая сажень в плечах, только малость контуженный и с кое-как заштопанной дырой в легких, уже без малого полгода не мог найти работу и жил на нищенскую пенсию, которую положило ему родное государство за геройское поведение под чеченскими пулями. Гражданской специальности у Паши не было, и умел он, по сути, только одно – стрелять. Зато стрелял он хорошо и, уходя из армии по состоянию здоровья, не сомневался, что без труда устроится охранником в какую-нибудь солидную фирму.
Да не тут-то было!
Оказалось, что солидные фирмы, где Паша Недосекин мог бы найти применение своим талантам, калек на работу не берут. Конечно, в глаза его никто калекой не называл, однако вторая группа – это серьезно. Кадровикам и говорить ничего не надо было, Паша без труда читал ответ прямо по их физиономиям. Читал, молчком забирал свои документы и уходил, пока собеседник чего-нибудь не ляпнул и не схлопотал, чего доброго, по чавке. Спору нет, от тюрьмы Паша не зарекался, но и садиться туда не особенно спешил – это как на тот свет, никогда не поздно и всегда рано.
Пробовал он работать охранником в ресторане, но продержался там совсем недолго – недели две с половиной. Не мог он смотреть на эти сытые рыла, музыку эту, дебилами для дебилов придуманную, слышать не мог, и голова у него начинала раскалываться уже через полчаса нахождения в битком набитом обеденном зале, ритмично вибрирующем в такт этой самой музыке. И не поймешь, от чего было хуже – от шума или, может, от злости и раздражения...
Короче говоря, как только представился удобный случай, Паша дал своим эмоциям выход. Трое каких-то уродов, нализавшись до потери сознания, затеяли на танцевальной площадке драку, и Паша, в строгом соответствии со своими служебными обязанностями, помог всем троим покинуть заведение – кратчайшим, блин, путем, прямо сквозь витрину зеркального стекла стоимостью в полторы тонны баксов.
Уродов, всех троих, увезла "скорая", от витрины остались приятные воспоминания, публика, ясное дело, разбежалась, и Паше, естественно, тоже пришлось покинуть заведение – правда, не через окно, а нормальным путем, через дверь. "Тварь контуженная! – крикнул ему вслед хозяин кабака. – Отморозок чеченский!"
Паша даже не оглянулся: он уже отвел душу и вспомнил, что солдат ребенка не обидит. Кроме того, в обидных словах хозяина шалмана была-таки изрядная доля горькой правды, и Павел Недосекин это отлично понимал.
Как бы то ни было, а тот случай сослужил ему плохую службу. Слава о нем разнеслась по маленькому городку в мгновение ока, и работодатели, едва узнав, с кем имеют дело, сразу давали от ворот поворот. Можно было попытать счастья в Питере, но Недосекин не без оснований подозревал, что таких, как он, в Питере и без него навалом. Кроме того, оставлять на произвол судьбы доставшуюся в наследство от покойных родителей квартиру ему было жаль: это был его основной капитал, приберегаемый на самый черный день.
Чувствуя неумолимое приближение этого дня, Паша принял вполне естественное в сложившейся ситуации решение: пойти в криминал. С этой целью он по цепочке проверенных знакомых, друзей детства и двоюродных зятьев троюродных теток вышел на человека со странным именем Сало, который, по слухам, пользовался среди местных бандитов кое-каким авторитетом.
Сало, предупрежденный, по всей видимости, заранее, выслушал Павла внимательно и вроде бы даже сочувственно. На Пашины проблемы со здоровьем ему было плевать с высокой колокольни, зато способность "абитуриента" выбивать девяносто очков из ста возможных любым оружием его очень заинтересовала. "Ты, братан, не гони лошадей, – сказал он, хорошенько все обдумав. – На большую дорогу с большой выйти ты всегда успеешь, эта работа от тебя не уйдет. Заказов для хорошего стрелка на горизонте пока не видать, но наклевывается тут одна работенка, как раз по твоей части. Ты сожди недельку, я с братвой перетру и сам тебя найду".
