Ирина немного помолчала, стараясь преодолеть тягостное впечатление, которое произвела на нее речь генерала. Наконец ей это удалось – по крайней мере отчасти.
– Петербург – очень большой город, – сказала она. – Вы предлагаете мне уехать в Москву, а там, между прочим, я прописана. Как раз по тому адресу, который указан в паспорте.
– Во-первых, я не предлагал вам ехать в Москву, – сказал генерал. – Я предлагал уехать из Питера, а еще лучше – из страны. И потом, вы ведь представились Мансурову искусствоведом, не так ли? Жить в Петербурге, интересоваться живописью – интересоваться настолько, чтобы пойти на похищение картины да Винчи, – и не знать, кто такой профессор Андронов, – это, конечно, возможно, но маловероятно. А тот, кто имел честь знать вашего отца, наверняка слышал и о вас, да и в паспорте у вас так и написано: Андронова Ирина Константиновна, место рождения – город Санкт-Петербург... то бишь, простите, Ленинград. А узнать, где находится квартира покойного профессора, – дело техники. Так что вычислить вас – пара пустяков, вы сами сделали все, чтобы это было именно так. Поймите, я вас не пугаю, и геройство ваше мне ни к чему. Взгляните на вещи трезво...
– Сами напоили, а теперь требуете, чтобы я смотрела трезво, – попробовала отшутиться Ирина.
Потапчук опять продемонстрировал умение, которому Ирина немного завидовала: пропустил шутку мимо ушей. Он мастерски умел пропускать мимо ушей все, чего по тем или иным причинам не хотел слышать, причем делал это не демонстративно, а как бы нечаянно, как будто и впрямь не расслышал реплики собеседника.
– Охота на вас уже началась, – сказал Федор Филиппович, – и закончиться она может в любой момент, в любом месте и любым из множества существующих способов. Выстрел из-за угла, удар ножом в подворотне, подушка, которую положат вам на лицо, когда вы уснете, кастет, булыжник, петля... да все, что только можно себе вообразить. Но скорее всего это будет укол, сделанный где-нибудь в людном месте, при большом скоплении народа. Кто-нибудь, конечно, вызовет "скорую", но к ее приезду вы уже будете мертвы. Говорят, на миру и смерть красна, но я с этим не вполне согласен. Бессмысленная, бесполезная смерть остается бессмысленной и бесполезной, независимо от декораций.
– Не понимаю, – сердито произнесла Ирина, – зачем вы так старательно разжевываете элементарные вещи. Что я вам – пионерка?
– Иногда вы производите именно такое впечатление, – признался генерал. – Особенно когда принимаетесь отрицать очевидное и искать красивой смерти во имя большого искусства. Не надо, Ирина Константиновна. Вы умны и красивы, с вашим уходом этот мир станет хуже – совсем чуть-чуть, но все-таки хуже, а не лучше.
– Хорошо, – помолчав, согласилась Ирина, – вы меня убедили. Завтра же я уеду.
– Лучше было бы уехать прямо сегодня, – задумчиво проговорил генерал, – но вы выпили. А на то, как вы управляете автомобилем, страшно смотреть, даже когда вы трезвы.
– Вот я и говорю, – подхватила Ирина, – к чему бессмысленные жертвы? Решено, уеду завтра.
Федор Филиппович некоторое время разглядывал ее с крайне подозрительным видом.
– Как-то вы очень уж легко согласились, – сказал он наконец.
– А вы были достаточно убедительны, – заявила Ирина. – Легко быть убедительным, когда апеллируешь к инстинкту самосохранения!
– Да? – с огромным сомнением в голосе спросил генерал.
– Да, – ответила Ирина, постаравшись, чтобы это прозвучало как можно более твердо.
– Ну и хорошо, – сдаваясь, умиротворенно произнес Федор Филиппович.
Он взял со стола свой мобильный телефон, посмотрел на часы и недовольно проворчал:
– Ну что он там возится?
"Он" – это был, по всей видимости, Глеб Сиверов. Ирина поняла, что вопрос об ее отъезде решен окончательно и бесповоротно, поднялась и отправилась на кухню, чтобы приготовить Федору Филипповичу чай, а себе кофе. Воспользовавшись этим, генерал стал звонить Глебу – Ирина слышала его раздраженный и в то же время приглушенный голос, доносившийся из гостиной. То, что генерал Потапчук что-то скрывает от нее, ничуть не смутило Ирину. Она даже не почувствовала себя уязвленной, поскольку и без Федора Филипповича тем для размышления у нее было более чем достаточно, да и кое-какие секреты имелись...
А значит, они с генералом были квиты.
Глава 15
– Да, – сказал Глеб. – Да, Федор Филиппович, закругляюсь. Его уже увезли. Я просил, чтобы вскрытие сделали как можно скорее, но если вы по своей линии... Да, вот именно. Я? Да, практически закончил. Скоро буду. Целую.
Дисциплина и субординация не позволяли ему первым прервать соединение, так что Глебу пришлось-таки выслушать мнение генерала Потапчука о том, кого и куда ему следует поцеловать, после чего трубка наконец замолчала. Глеб рассеянно сунул ее в карман, нащупал в другом кармане сигареты и закурил, сидя на крылечке опустевшей дачи доктора Мансурова.
Ближе к вечеру туман заметно поредел, и в темнеющем небе над головой стали видны первые звезды. Машины – и труповозка, и та, на которой приезжала для осмотра места происшествия дежурная бригада питерского главка, – уехали, понятые и прочие зеваки разошлись. Лишь Андреич, хозяин гончей Альмы, бродил в отдалении, разыскивая собаку. Альма не отзывалась и не шла на зов – видимо, переживания этого страшного дня слишком сильно травмировали ее впечатлительную собачью натуру, и теперь она восстанавливала душевное равновесие, поедая в кустах какую-нибудь дрянь, как это заведено у собак.
Участковый, который из деликатности уходил в дом, давая Глебу возможность без помех поговорить с начальством, снова вышел на крыльцо. В зубах у него дымилась и воняла сигарета без фильтра, а в опущенной руке старлей Серегин держал полупустую бутылку коньяка – того самого "Хенесси", что Глеб видел в холодильнике.
– Рванешь? – поинтересовался он, протягивая Глебу бутылку.
– Это ж вещественное доказательство, – вяло напомнил Глеб.
– Чего ж его тогда тут оставили? – резонно возразил участковый. – Пальчики с бутылки сняли, так? А остальное никого не касается. Прохлопали – сами виноваты.
Глеб подумал, что питерские спецы действительно прохлопали – бутылку, конечно же, надо было забрать в лабораторию для анализа содержимого. Еще он подумал – лениво, как о чем-то постороннем и абсолютно неважном, – что эту ошибку надо бы исправить, но тут же мысленно махнул рукой: это действительно было неважно. Ему-то, в конце концов, какое дело до соблюдения всех тонкостей процедуры? Участковый прав: прохлопали – сами виноваты, тем более что в бутылке почти наверняка нет ничего, кроме отличного импортного коньяка...
– А тебя не смущает, что из нее покойник пил? – спросил он.
Участковый присел рядом с ним на ступеньку и зачем-то посмотрел бутылку на просвет.
– Не из горла же, наверное, – сказал он. – И потом, когда пил, он еще живой был...
