Но Мо покачал головой:
— Поверь мне, он ничего и слушать не желает. Более десяти раз я пытался заговорить с ним об этом. Но, может быть, не такая уж это и глупая идея — познакомить его с Фенолио. Может быть, он скорее поверит своему создателю, чем мне. — Глубоко вздохнув, он смахнул с кухонного стола Фенолио несколько крошек от пирога. — В «Чернильном сердце» была картинка, — пробормотал он и стал чертить что-то на столе, как будто таким образом мог вызвать эту картинку к жизни. — На ней под аркой ворот стояла группа женщин в роскошных одеждах, словно они собрались на праздник. У одной из них были такие же белокурые волосы, как у твоей матери. Лиц на картинке не видно, женщины стоят к нам спиной, но я всегда представлял себе, что это она. Сумасшедший, да?
Мегги положила ладонь на его руку.
— Mo, обещай мне, что ты больше никогда не поедешь в ту деревню! — сказала она. — Пожалуйста! Обещай мне, что ты оставишь любые попытки добраться до этой книги.
Секундная стрелка на часах в кухне Фенолио беспощадно разрезала время на тонкие ломтики, пока Мо наконец не ответил.
— Обещаю, — сказал он.
— Посмотри на меня! Он повиновался.
— Обещаю! — повторил он. — Мне осталось обсудить с Фенолио ещё один вопрос, а потом мы поедем домой и забудем об этой книге. Ты довольна?
Мегги кивнула. Хотя и спрашивала себя: что же тут обсуждать?
Фенолио вернулся, неся на спине зарёванного Пиппо. Двое других детей, удручённые, шли следом за дедушкой.
— Дырки в пироге, а теперь ещё и дырка во лбу… По-моему, вас всех надо отправить домой, — ругался Фенолио, усаживая Пиппо на стул.
Затем он порылся в большом шкафу, нашёл там пластырь и не слишком бережно наклеил его на разбитый лоб внука.
Мо отодвинул свой стул и поднялся.
— Я хорошенько поразмыслил, — сказал он. — Я отведу вас к Сажеруку.
Фенолио изумлённо повернулся к нему.
— Может быть, хоть вы сможете раз и навсегда объяснить ему, что ему нельзя возвращаться, — продолжал Мо. — А то кто знает, что он ещё задумает. Я боюсь, это грозит ему бедой… Кроме того, у меня есть одна идея. Она безумная, но я очень хотел бы обсудить её с вами.
— Ещё безумнее, чем то, что вы мне уже рассказали? Это вряд ли возможно, правда?
Внуки Фенолио спрятались в шкафу и со смехом захлопнули дверцу.
— Я выслушаю вашу идею, — сказал Фенолио. — Но сначала я хочу видеть Сажерука!
Мо взглянул на Мегги. Не часто случалось, чтобы Мо не держал своё обещание, и всякий раз он чувствовал себя при этом более чем скверно. Мегги очень хорошо это понимала.
— Он ждёт на площади, — поколебавшись, сказал Мо. — Но позвольте сначала мне переговорить с ним.
— На площади? — Фенолио вытаращил глаза. — Это просто чудесно! — Он шагнул к маленькому зеркалу, висевшему рядом с кухонной дверью, и пригладил пальцами свои тёмные волосы, словно боялся, что Сажерук будет разочарован внешностью своего создателя. — Я сделаю вид, будто вовсе его не вижу, пока вы сами меня не позовёте! — сказал он. — Да, так и договоримся.
В шкафу что-то загрохотало, и оттуда вылез Пиппо в куртке, доходившей ему до пят. На голове у него красовалась шляпа, она была ему чересчур велика и соскальзывала на глаза.
— Конечно! — Фенолио сорвал шляпу с головы Пиппо и надел её сам. — Придумал! Я возьму детей с собой! Дедушка с тремя внуками — вряд ли такое зрелище вызовет какие-то подозрения, как вы считаете?
Mo только кивнул и подтолкнул Мегги в узкий коридор.
Они пошли по улочке обратно к площади, на которой стояла их машина. Фенолио следовал за ними на расстоянии нескольких метров. Рядом с ним, словно щенята, скакали его внуки.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
И тогда она отложила книгу. Посмотрела на меня. И сказала:
— Жизнь несправедлива, Билл. Мы учим детей обратному, но тем самым поступаем подло. Не просто лжём, а лжём жестоко. Жизнь несправедлива, никогда не была иной и не будет.
У. Голдман. Принцесса-невеста
Сажерук сидел на каменных ступенях и ждал. Ему было не по себе, но, чего он боялся, он и сам не знал. Может быть, памятник за его спиной слишком откровенно напоминал ему о смерти? Смерти он боялся всегда, он представлял себе её тёмной и холодной, словно ночь без огня. Правда, было для него кое-что и пострашнее смерти, а именно — уныние. С тех пор как Волшебный Язык выманил его в этот мир, оно шло за ним по пятам, как вторая тень. Уныние, от которого руки и ноги делаются тяжёлыми, а небо — серым.
Мимо него по ступенькам скакал мальчик. Вверх-вниз, без устали, на лёгких ногах, с радостной улыбкой, как будто Волшебный Язык перенёс его прямиком в рай. Почему он так счастлив? Сажерук огляделся, посмотрел на узкие дома, бледно-жёлтые, розовые, цвета персика, на тёмно-зелёные ставни и крыши из красного кирпича, на олеандр, который пышно цвёл перед каменной оградой, словно его ветви пылали ярким пламенем, на кошек, гревшихся у тёплых стен. Фарид подкрался к одной из них, схватил за серую шерсть и посадил себе на колени, пусть та и запустила когти в его ногу.
— Ты знаешь, что здесь делают, чтобы кошки не слишком размножались? — Сажерук вытянул ноги и, прищурившись, смотрел на солнце. — Как только наступает зима, люди запирают своих кошек в доме, а для бродячих ставят перед дверью миски с отравленным кормом.
Фарид почесал кошку за острыми ушками. Его лицо оцепенело, на нём не осталось и следа блаженного счастья, благодаря чему оно ещё минуту назад казалось таким кротким. Сажерук быстро отвернулся. Зачем он это сказал? Ему мешало счастье на лице мальчика?
Фарид отпустил кошку и поднялся по ступеням к памятнику.
Сажерук всё ещё сидел, поджав ноги, когда вернулись двое их спутников. У Волшебного Языка в руках не было книги, он хмурился… а на его лбу были написаны угрызения совести.
Почему? С какой стати Волшебного Языка мучит совесть? Сажерук недоверчиво осмотрелся, сам не зная, что собирался увидеть. У Волшебного Языка все мысли всегда написаны на лице, он похож на вечно открытую книгу, страницы которой может читать кто угодно. А вот про его дочь этого не скажешь. Догадаться, что у неё на душе, не так легко. Но когда она сейчас приблизилась к нему, Сажеруку показалось, что в её глазах таилось что-то вроде заботы. Может быть, это было даже сострадание. Не относилось ли оно к нему самому? Что такого рассказал этот писака, чтобы девочка так на него смотрела?
Он поднялся на ноги и стряхнул пыль с брюк.
— У него больше не осталось ни одной книги, так? — сказал он, когда отец и дочь подошли к нему.
— Так. Они все украдены, — ответил Волшебный Язык. — Ещё несколько лет назад.
Его дочь не сводила глаз с Сажерука.
— Что ты так уставилась на меня, принцесса? — закричал он на неё. — Ты знаешь что-то такое, чего не знаю я?
