Пестрый Народ разбил шатры на каменистом участке, где ничего не росло, за лачугами крестьян, возделывавших землю Жирного Герцога. С тех пор как правитель Омбры потерял интерес к их шуткам и песням, они стали приходить сюда реже, но, к счастью, внук герцога не хотел отмечать свой день рождения без комедиантов, и поэтому в воскресенье все они снова устремятся в городские ворота: огнеглотатели, канатоходцы, укротители со своими зверями, метатели ножей, актеры, скоморохи и шпильманы, из которых многие пели песни, написанные Фенолио.
Да, Фенолио любил сочинять для Пестрого Народа: дерзкие песни, скорбные песни, смешные и грустные истории — смотря по настроению. Заработать этим можно было разве что пару медных монет. Карманы комедиантов вечно были пусты. Пожелай он продавать свои сочинения за золото, ему бы нужно было писать для герцога или для богатого купца. Но если он хотел, чтобы его слова плясали и корчили рожи, если хотел рассказывать о крестьянах и разбойниках, о простом народе, который не живет в замках и не ест на золотой посуде, — он писал для комедиантов.
Они не сразу допустили его к своим шатрам. Но бродячие певцы все чаще пели сочиненные Фенолио песни, а дети просили рассказать одну из его историй — и комедианты перестали гнать его от себя. Порой их предводитель даже приглашал его к своему костру. Как в эту ночь.
Предводителя все называли Черный Принц, хотя в его жилах не было ни капли княжеской крови. Принц хорошо заботился о своих пестрых подданных, они уже дважды выбирали его своим главой. Откуда бралось золото, которое он щедро раздавал увечным и больным, лучше было не спрашивать, но одно Фенолио знал точно: Черного Принца придумал он.
«Да, я всех их создал! — думал он, идя навстречу музыке, которая делалась все слышнее. — И Принца, и ручного медведя, следующего за ним, как собака, и Небесного Плясуна, который, к сожалению, упал с каната, и множество других, и даже князя и герцога, воображавших, что правят этим миром». Не все свои создания Фенолио уже успел повидать, но, когда одно из них вдруг возникало перед ним во плоти, у него всякий раз замирало сердце, хотя порой он не мог вспомнить, действительно ли это создание его пера или оно, может быть, взялось еще откуда-нибудь…
Ну вот они наконец, шатры, пестревшие в ночи, как разбросанные цветы. Иво понесся к ним с такой скоростью, что чуть не упал. Навстречу им выскочил на одной ножке замызганный мальчишка, всклокоченный, как бродячая кошка. Он вызывающе ухмыльнулся Иво и побежал обратно на руках. Да уж, дети комедиантов гнулись и извивались так, словно костей у них вовсе нет.
— Беги уж! — буркнул Фенолио в ответ на умоляющий взгляд Иво.
Факел ему все равно был уже не нужен. Сразу несколько костров горело между шатрами, многие из которых представляли собой просто грязные тряпки на протянутой между деревьями веревке. Иво радостно помчался прочь, а Фенолио удовлетворенно вздохнул. Да, именно так он и представлял себе Чернильный мир, когда писал: пестрым и шумным, полным буйной жизни. В воздухе пахло дымом, жареным мясом, тимьяном и розмарином, лошадьми, собаками, грязной одеждой, сосновой хвоей и костром. Ах, как он все это любил! Любил суматоху и даже грязь, любил жизнь, текущую у него перед носом, а не за запертыми дверьми. В этом мире все можно было увидеть: как кузнец загибает в огне серп, красильщик смешивает краски, кожевник дубит кожу, а сапожник кроит ее на башмаки. Ремесла не прятались здесь за неприступными стенами. Все делалось на улице, на площади, на рынке или прямо здесь, среди убогих шатров, и ему, Фенолио, все еще не утратившему мальчишеского любопытства, можно было смотреть на все это! — хотя порой он задыхался от вони, исходящей от дубильни или красильни. Да, Фенолио нравился созданный им мир, очень нравился, даже после того как он убедился, что многое здесь идет совсем не так, как он задумывал.
«Сам виноват. Надо было написать продолжение! — размышлял Фенолио, продираясь через толпу. — Я и сейчас мог бы его написать, здесь и сейчас. И мог бы все изменить, найдись только чтец!» Конечно, он попытался и тут отыскать Волшебного Языка, но безуспешно. Здесь не было ни Мегги, ни Мортимера, ни хотя бы такого неумехи, как этот Дариус.
Фенолио оставалась лишь роль поэта, сочиняющего красивые фразы и едва сводящего концы с концами, в то время как созданные им князь и герцог правили его миром как умели — и не слишком хорошо. Досадно, ох как досадно!
Особенно тревожил его Змееглав.
Он сидел на серебряном троне Дворца Ночи, высоко над морем, к югу от Непроходимой Чащи. Не то чтобы это был неудачный персонаж, вовсе нет. Кровопийца, палач, но ведь злодеи во всякой истории — как соль в супе. Конечно, если держать их в узде. Именно за этим Фенолио и создал в противовес Змееглаву Жирного Герцога — правителя, предпочитавшего смеяться шуткам комедиантов, а не воевать, — и его чудесного сына, Козимо Прекрасного. Кто же мог знать, что он безвременно погибнет, а отец его от горя опадет, как пирог, до времени вынутый из печи?
«Я в этом не виноват! — вновь и вновь повторял себе Фенолио. — Это не мой замысел, не моя вина». И все же это случилось. Как будто какой-то дьявольский писака продолжил его историю за него, а ему, Фенолио, оставил лишь роль бедного поэта.
«Да ладно, перестань. Не так уж ты на самом деле беден, Фенолио», — думал он, остановившись рядом со шпильманом, исполнявшим между шатрами одну из его песен. Нет, беден он не был. Жирный Герцог признавал лишь его стихотворные плачи по своему умершему сыну, а истории, сочиненные им для Якопо, внука герцога, были записаны на драгоценнейшем пергаменте и иллюстрированы Бальбулусом, знаменитейшим миниатюристом.
Кроме того, на взгляд Фенолио, его словам куда лучше жилось на языке у шпильмана, чем взаперти между книжных переплетов. Свободные, как птицы — да, этого он и желал сочиненным им словам. Слишком много было в них силы, чтобы отдавать их напечатанными в руки любого дурака — делай что хочешь! А потому отсутствие печатных книг в этом мире скорее успокаивало. Здесь их переписывали от руки, и ценились они поэтому так высоко, что только высшая знать могла позволить себе обладать ими. Всем же прочим приходилось заучивать их слова наизусть или слушать в исполнении шпильмана.
Маленький мальчик потянул Фенолио за рукав. На нем была рваная рубашонка, из носу текло.
— Чернильный Шелкопряд!
Мальчик вытащил из-за спины маску, какие носят комедианты, и быстро прикрыл ею глаза. На потертый холст были наклеены светло-коричневые и серые перья.
— Кто я?
— Гм-м! — Фенолио нахмурил морщинистый лоб, изображая напряженное раздумье.
Рот под маской разочарованно скривился.
— Перепел! Разве не видно?
— Видно! — Фенолио ущипнул его за красный носик.
— Ты расскажешь нам сегодня историю про него? Ну пожалуйста!
— Посмотрим! Сказать по правде, я представлял себе его маску попышнее, чем у тебя. Может, тебе стоит наклеить на нее побольше перышек, как ты думаешь?
Мальчик стянул маску с головы и огорченно посмотрел на нее.
