— Хорошо получилось, правда?
Он макнул кусок хлеба в похлебку, которую Минерва принесла им уже несколько часов назад, и выжидательно посмотрел на Мегги. Похлебка, конечно, давно остыла — они оба не могли тогда и думать о еде. Только Розенкварц съел немного. От этого все его тело стало другого цвета, и Фенолио вырвал у него из рук крошечную ложку, поинтересовавшись, неужели он не придумал другого способа самоубийства.
— Прекрати, Розенкварц! — строго повторил он теперь, когда стеклянный человечек потянулся прозрачным пальчиком к его тарелке. — Я же сказал, хватит! Ты сам знаешь, что тебе делается плохо от человеческой еды. Мне что, опять придется нести тебя к цирюльнику, который в прошлый раз обломил тебе нос?
— Такая тоска всю жизнь питаться одним песком, — проворчал человечек, обиженно отдергивая палец. — А ты мне еще приносишь самый невкусный!
— Неблагодарная ты тварь! — откликнулся Фенолио. — Я специально хожу за ним вниз к реке. Последний раз русалки чуть не затащили меня в воду. Я из-за тебя едва не утонул!
На стеклянного человечка это, похоже, не произвело никакого впечатления. Он недовольно уселся возле кувшина с перьями, закрыл глаза и притворился спящим.
— Двое у меня от этого уже померли! — прошептал Фенолио на ухо Мегги. — Они не могут оторваться от нашей еды, бестолковые создания.
Но Мегги его не слушала. Она присела с пергаментом на кровать и внимательно прочла исписанные листки от первого до последнего слова. Капли дождя залетали в комнату, словно хотели напомнить ей о той ночи, когда она впервые услышала о книге Фенолио, а Сажерук стоял на улице под проливным дождем… На празднике в замке Сажерук выглядел счастливым. И Фенолио был счастлив здесь, и Минерва, и ее дети… Так должно быть и дальше. «Я буду читать ради них всех! — думала Мегги. — Ради комедиантов, чтобы Змееглав не вешал их за насмешливые песни, и ради крестьян на рынке, чьи овощи подавили конскими копытами».
А Виоланта? Обрадуется она возвращению мужа? Заметит ли она, что Козимо подменили? Жирному Герцогу ее голос уже не поможет. Он так и не узнает, что его сын вернулся.
— Ну скажи что-нибудь! — робко попросил Фенолио. — Тебе что, не нравится?
— Нравится. Ты очень хорошо написал.
Фенолио облегченно вздохнул:
— Тогда чего ты ждешь?
— Тут про это ее родимое пятно, прямо не знаю… звучит как колдовство.
— Да брось. По-моему, это просто романтика, а она никогда не повредит.
— Ну, если ты так считаешь… В конце концов, ты автор. — Мегги пожала плечами. — Но вот еще что: кто исчезнет отсюда за Козимо?
Фенолио побледнел:
— Господи помилуй! Об этом я совсем забыл. Розенкварц, прячься скорее в свое гнездышко! — повернулся он к стеклянному человечку. — Феи, к счастью, все разлетелись.
— Но это же не помогает, — тихо сказала Мегги, глядя, как Розенкварц забирается в брошенное феями гнездо, где он иногда спал и куда уходил, в очередной раз обидевшись на Фенолио. — Прятаться совершенно бесполезно.
С улицы раздалось цоканье копыт. Под окном проехал латник. Очевидно, Свистун хотел, чтобы жители Омбры и по ночам не забывали, кто тут теперь хозяин.
— Мегги, это знак! — прошептал Фенолио. — Если этот исчезнет, никто о нем горевать не будет. И потом, почему ты так уверена, что кто-нибудь непременно исчезнет? Ведь это получается, наверное, потому, что, когда вычитываешь кого-нибудь, в его собственной истории остается пробел, который нужно заполнить. А у нашего нового Козимо никакой собственной истории нет! Он будет впервые создан здесь и сейчас, из этих самых слов!
Что ж, Фенолио, наверное, прав.
Голос Мегги смешался с цоканьем копыт.
— «Этой ночью в Омбре было тихо, — читала она. — Раны, нанесенные латниками, еще не затянулись, а многие не затянутся никогда».
Она вдруг забыла страх, терзавший ее утром, и чувствовала лишь гнев — гнев на этих мужчин, закованных в латы, толкавших женщин и детей в спину острым носком железного башмака. Гнев вернул ее голосу силу, звучность, способность пробуждать к жизни.
«Двери и ставни были заперты на засовы, и за ними плакали дети — так тихо, словно сам страх зажимал им рот. А родители в это время, неподвижным взглядом уставившись в ночь, со страхом спрашивали себя, какое мрачное будущее готовит им новый хозяин. Но вдруг на улице сапожников и седельщиков раздалось цоканье копыт…»
Как легко шли сейчас слова у нее с языка — словно только того и ждали, чтобы их прочли, пробудили к жизни именно этой ночью.
«Люди бросились к окнам. Они испуганно выглядывали наружу, ожидая увидеть одного из латников, а то и самого Свистуна с его серебряным носом. Но по дороге к замку скакал совсем другой всадник, хорошо им знакомый. И все же они бледнели при его виде. Неожиданный гость, появившийся в Омбре в ту бессонную ночь, был вылитый их правитель Козимо Прекрасный, уже целый год покоившийся в мраморном саркофаге. Он поднимался на белом коне к замку, прекрасный, как в песнях, что пелись о Козимо. Он въехал в ворота, над которыми развевалось знамя Змееглава, и придержал коня на пустом среди ночи дворе. И все, кто увидел тогда в лунном свете высокую стройную фигуру на белом коне, поверили, что Козимо не умирал. Слезы и страх покинули город. Народ Омбры ликовал, и из самых отдаленных деревень съезжались люди взглянуть на двойника покойного принца, перешептываясь: „Козимо вернулся. Козимо Прекрасный. Он вернулся, чтобы занять престол своего отца и защитить Омбру от Змееглава“. Так и случилось. Ночной всадник воссел на троне, и родимое пятно на лице Уродины побледнело. А Козимо Прекрасный призвал к себе придворного поэта, которого жаловал его отец, и стал спрашивать его совета во всех делах, потому что был наслышан о мудрости старика. Так началась великая эпоха».
Мегги опустила пергамент на колени. Великая эпоха…
Фенолио бросился к окну. Мегги тоже слышала цоканье копыт, но не тронулась с места.
— Это он! — прошептал Фенолио. — О, Мегги, он приближается, слышишь!
Но Мегги по-прежнему сидела неподвижно и смотрела на исписанный листок у себя на коленях. Ей мерещилось, что слова дышат. Плоть из бумаги, кровь из чернил… Она вдруг ощутила усталость, такую усталость, что путь до окна казался непосильно долгим. Так чувствует себя ребенок, который тайком от всех забрался в подпол и дрожит там от страха. Если бы Мо был рядом…
— Сейчас! Сейчас он поедет мимо нас! — Фенолио так высунулся из окна, будто хотел выпрыгнуть на улицу.
Хорошо хоть он никуда не делся — не исчез, как в тот раз, когда она вызвала Призрака. «Впрочем, куда ему теперь исчезать? — подумала Мегги. — Похоже, история теперь только одна — эта история, история Фенолио, без начала и без конца».
— Мегги! Ну иди же сюда! — Фенолио возбужденно махал рукой, подзывая ее к окну. — Ты читала замечательно, просто замечательно! Ты, я думаю, и сама это знаешь. Некоторые фразы получились у меня не лучшим образом, кое-что хромало, и все вместе могло бы быть и красочнее, но какая разница! Оно подействовало. Точно подействовало!
