31
ЭЛИНОР
Но только стихи, дорогая,
Тебе выбирать и читать:
Лишь музыка голоса может
Гармонию строф передать.
Ночь будет певучей и нежной,
А думы, темнившие день,
Бесшумно шатры свои сложат
И в поле растают, как тень.
Генри Лонгфелло. Дня нет уж…
[11]
Элинор провела в подполе несколько скверных дней и ночей. Утром и вечером Верзила приносил им поесть — по крайней мере, они думали, что это утро и вечер, в случае, если наручные часы Дариуса все еще шли правильно. Когда этот грубо сколоченный мужлан первый раз появился на пороге с хлебом и бутылкой воды, она швырнула ему в голову пластиковую бутылку. Точнее, она метила ему в голову, но амбал вовремя увернулся, и бутылка шмякнулась о стену.
— Больше никогда, Дариус! — прошептала Элинор, когда Верзила с насмешливой улыбкой снова запер дверь. — Никогда больше я не позволю себя запереть. Я поклялась себе в этом, сидя в вонючей клетке, пока поджигатели со своими ружьями вереницей проходили мимо и швыряли мне в лицо горящие окурки. И что же? Теперь я сижу взаперти в собственном подполе.
В первую ночь она поднялась с надувного матраса, от которого у нее болели все кости, и стала швырять об стену жестяные консервные банки. Дариус тихо сидел на садовой скамье, застеленной одеялом, и смотрел на нее во все глаза. К вечеру второго дня — или это был уже третий? — Элинор взялась и за стекло — и разрыдалась, поранив пальцы об острые края. Когда Верзила пришел за ней, Дариус как раз сметал в угол осколки.
Дариус хотел пойти с ней, но Верзила так ткнул его в узкую грудь, что бедняга споткнулся и упал прямо на оливки, маринованные помидоры и прочее содержимое разбитых банок.
— Подонок! — рявкнула Элинор на Верзилу, но тот лишь ухмыльнулся с довольным видом, как ребенок, опрокинувший башню из кубиков, и продолжал напевать, ведя ее в библиотеку.
«Ну и кто будет утверждать, что дурные люди не бывают счастливы?» — думала Элинор, когда он открыл дверь и кивком велел ей проходить.
Ее библиотека была в ужасном виде. Грязные тарелки и чашки, стоявшие повсюду — на подоконнике, на ковре, даже на витринах с лучшими ее сокровищами, — это еще не самое страшное. Нет! Самое страшное — книги! Все они были вытащены со своих мест и громоздились стопками на полу среди грязных кофейных чашек и на подоконниках. Некоторые валялись раскрытыми, переплетом кверху! У Элинор не было сил на это смотреть. Неужели эта скотина не знает, что у книг от такого положения ломается позвоночник?
Если Орфей об этом и знал, его это мало беспокоило. Он сидел в ее любимом кресле, перекинув жирные ноги через подлокотник, а рядом развалился мерзкий пес, держа в лапах что-то, подозрительно напоминавшее садовый башмак Элинор. Его хозяин рассматривал чудесно иллюстрированную книгу о феях, которую Элинор всего два месяца назад приобрела на аукционе за такую сумму, что Дариус, узнав об этом, закрыл лицо руками.
— Это, — сказала она дрожащим голосом, — чрезвычайно ценная книга.
Орфей повернул к ней голову и улыбнулся, как невоспитанный ребенок.
— Я знаю! — сказал он. — У вас, госпожа Лоредан, много чрезвычайно ценных книг.
— Это правда, — ледяным голосом ответила Элинор. — И поэтому я не кладу их одну на другую, как коробки с яйцами или ломтики сыра. Каждая должна стоять на своем месте.
Улыбка Орфея стала еще шире. Он захлопнул книгу, предварительно загнув страницу конвертиком. У Элинор перехватило дыхание.
— Книги — не хрустальные вазы, дорогая моя, — сказал Орфей, садясь в кресле прямо. — Они не такие хрупкие и служат не только для украшения. Это книги! В них важно содержание, а оно никуда не денется, даже если сложить их стопкой.
Он провел ладонью по гладким волосам, словно беспокоясь, на месте ли пробор.
— Сахарок сказал, что вы хотели со мной поговорить?
Элинор недоуменно взглянула на Верзилу:
— Сахарок?
Верзила улыбнулся, продемонстрировав такой уникальный набор испорченных зубов, что Элинор больше не задавала вопросов, почему его так прозвали.
— Что ж, это правда. Я уже несколько дней хочу с вами поговорить. Я требую, чтобы вы выпустили из подпола меня и моего библиотекаря. Мне надоело в собственном доме пользоваться ведром вместо туалета и не знать, день сейчас или ночь. Я требую, чтобы вы вычитали назад мою племянницу и ее мужа, которые сейчас по вашей вине подвергаются большой опасности, и еще я требую, чтобы вы не трогали своими жирными пальцами мои книги, черт побери!
Элинор закрыла рот и принялась в уме обзывать себя всеми плохими словами, какие приходили на ум. Опять! Что ей все время говорит Дариус? Что она сама себе повторяла сотню раз, лежа на проклятом надувном матрасе? Владей собой, Элинор, не будь дурой, попридержи язык… И все зря. Она снова взорвалась, как слишком туго надутый воздушный шарик.
Орфей все еще сидел нога на ногу в кресле и улыбался своей бесстыжей улыбкой.
— Предположим, что я могу вычитать их обратно. Предположим! — Он погладил свою псину по уродливой голове. — Но зачем мне это?
Он провел жирным указательным пальцем по суперобложке той самой книги, в которой только что так варварски загнул страницу.
— Красивая обложка, правда? Может быть, немного безвкусная, я представляю себе фей несколько по-иному, но тем не менее…
— Да, обложка красивая, я знаю, но сейчас меня интересует не это! — Элинор старалась не срываться на крик, но у нее не очень получалось. — Если вы можете вычитать их обратно, так сделайте это, черт вас подери! Пока еще не поздно. Старуха хочет его убить, разве вы не слыхали? Она хочет убить Мортимера!
Орфей с равнодушным видом поправил помятый галстук.
— Что ж, он уничтожил сына Мортолы, если я правильно понял. Око за око, зуб за зуб, как сказано в одной довольно известной книге.
— Ее сын был убийцей! — Элинор сжала кулаки.
Ей хотелось броситься на эту рожу, похожую на луну, вырвать книгу у него из рук, таких мягких и белых на вид, будто они всю жизнь только и делали, что листали книжные страницы. Но Сахарок заступил ей дорогу.
— Да-да, знаю. — Орфей тяжело вздохнул. — Я все знаю о Каприкорне. Книгу, где о нем рассказывается, я прочел несчетное количество раз. Надо признать, что это один из лучших злодеев, каких мне случалось встретить в мире букв. И вот так запросто его убить… Если хотите знать мое мнение, это тоже отчасти преступно. Хотя я рад его смерти — из-за Сажерука.
Если бы она могла ударить хоть разок по этому широкому носу, по улыбающимся губам!
