— Чушь! — Крапивник оскалил зубы. — Оставайся в рюкзаке! Чем ближе ты к ним, тем больше вероятности, что ты услышишь ответ джинна. А ворон пусть на всякий случай летит за тобой.
— Но маленькая кобольдиха мне не доверяет! — возразил Мухоножка.
— А дракон и мальчик?
— Они доверяют, — Мухоножка опустил голову. — Мальчик даже защищает меня от кобольдихи.
Крапивник насмешливо скривил свой отвратительный рот.
— Бывают же дураки, — проворчал он. — Я ему прямо-таки благодарен. И прежде всего зато, что завтра он разведает для меня, где все остальные драконы. А-ах! — он закрыл красные глаза. — Какой это будет праздник! Как только узнаешь ответ, доложишь мне немедленно, ясно? Я сразу отправлюсь в путь. Этот безмозглый дракон еще в воздух подняться не успеет, как я буду уже у Подола неба.
Мухоножка изумленно посмотрел на отражение своего хозяина.
— Как же вы это сделаете? — спросил он. — Это ведь для вас не близкий путь.
— У меня свои пути, — рыкнул Крапивник, — но тебя это не касается, Паученожка. А теперь возвращайся, пока они тебя не хватились. А я словлю себе пару коров.
Мухоножка кивнул:
— Сию минуту, хозяин. Только еще одно слово, — он погладил лепесток росшего на воде цветка. — У большого человека, у этого Визенгрунда, были две пластины вашей чешуи.
Вдруг настала мертвая тишина. Слышен был лишь стрекот цикад в траве.
— Что ты сказал? — спросил Крапивник. Его красные глаза пылали. Мухоножка втянул голову в плечи.
— У него были две пластины вашей чешуи, — повторил он. — Одна и сейчас у него. А другую он подарил мальчику. Я ее видел, хозяин. Это, верно, одна из тех, которые вы давным-давно потеряли в горах.
Крапивник злобно зарычал:
— Так вот где они, выходит! В руках людей! — он так яростно тряхнул головой, что Галькобород изо всех сил уцепился за его рог, чтобы не свалиться. — Я хочу их вернуть! — проревел Крапивник. — Никто не должен владеть ими. Никто! У меня чешется кожа в тех местах, где они были. А может быть, этот человек хочет проникнуть в тайну моего панциря? — Крапивник прищурил красные глаза. — Забери у мальчика пластину, понял? — Мухоножка поспешно кивнул. Крапивник облизнул зубы. — О той, что у большого человека, я позабочусь сам, — буркнул он. — Как, говоришь, его зовут?
— Визенгрунд, — ответил Мухоножка. — Профессор Барнабас Визенгрунд. Но он скоро уедет из того места, откуда я вам докладывал в прошлый раз.
— Я двигаюсь быстро! — прорычал Крапивник. — Очень быстро, — он встряхнулся так, что чешуя его зазвенела. — А теперь исчезни. И не бойся недоверчивого кобольда. Его я съем на закуску. Заодно с человеческим детенышем.
Сердце у Мухоножки внезапно заколотилось как бешеное.
— И мальчика тоже? — выдохнул он.
— А почему нет? — Крапивник скучающе зевнул, открывая взгляду Мухоножки глубины своей золотой пасти. — Эти двуногие воображалы вовсе недурны на вкус.
И отражение Крапивника исчезло. На мутной поверхности воды снова плавала лишь пыль. Мухоножка отошел от края цистерны, повернулся — и вздрогнул. Вверху на лестнице стояла Серношерстка с пустой бутылкой из-под воды в руках.
— Смотри-ка, — сказала она и стала не спеша спускаться по ступеням. — Что это ты тут делаешь? Ты вроде собирался гулять?
Гомункулус хотел проскользнуть мимо нее, но Серношерстка загородила ему дорогу. Он покосился назад через плечо. Край цистерны был пугающе близко. Плавать он не умел. Серношерстка опустилась на колени и наполнила бутылку мутной водой:
— С кем это ты сейчас разговаривал?
Мухоножка отступил подальше от воды. Если отражение хозяина снова на ней появится, он погиб.
— Разговаривал? — выдавил он из себя. — Я разговаривал с самим собой. Со своим отражением, с твоего позволения.
— Со своим отражением? — Серношерстка насмешливо покачала головой. Но, обернувшись, она заметила ворона. Он все еще сидел на дереве и с любопытством смотрел на них. Мухоножка торопливо взбирался вверх по лестнице. Серношерстка крепко схватила его за кафтан. — Погоди, погоди, не спеши так, — сказала она. — Уж не с этим ли черноперым ты разговаривал?
— С этим? — Мухоножка высвободил кафтан из ее хватки и напустил на себя оскорбленный вид. — По мне что, похоже, что я разговариваю с птицами?
Серношерстка пожала плечами, распрямилась и заткнула бутылку пробкой.
— Понятия не имею, — сказала она. — Но мне лучше не попадайся за этим занятием. Эй, черноперый! — она обернулась и поглядела вверх, на ворона. — Тебе, случайно, не знаком этот кроха?
Но ворон лишь взмахнул черными крыльями и с громким карканьем улетел прочь.
НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ БАРНАБАСА ВИЗЕНГРУНДА
Барнабас Визенгрунд укладывался в дорогу. Не то чтобы это были долгие сборы. В дорогу он брал всегда лишь старую, обтрепанную сумку, куда влезало несколько рубашек, несколько пар белья, любимый свитер и пенал с карандашами. Кроме того, он всегда возил с собой фотоаппарат и толстый, весь в пятнах, блокнот, куда он записывал все истории, какие ему удавалось услышать. Туда же он вклеивал фотографии, туда же копировал обнаруженные им надписи, там же делал зарисовки по описаниям людей, встречавших то или иное сказочное существо. Профессор заполнил уже более сотни подобных альбомов. Все они стояли у него дома в рабочем кабинете, аккуратно рассортированные по породам сказочных существ и тем местам, где они встретились. А этот альбом, подумал Барнабас Визенгрунд, нежно поглаживая корешок, займет почетное место на его полках, потому что в него вклеена фотография Лунга. В благодарность за свое спасение дракон позволил ему себя сфотографировать.
— Не могу дождаться, что скажет на это Вита, — вздохнул профессор, запихивая альбом в сумку. — Она всегда опасалась, что драконы уже все вымерли.
С довольной улыбкой он взял полотенце и вышел в вечерний полумрак, чтобы умыть перед дорогой вспотевшее и запыленное лицо. Его палатка стояла на самом краю лагеря, рядом с единственным колодцем. Неподалеку были привязаны осел и несколько верблюдов, дремавших в тихом вечернем тепле. Людей совсем не было видно. Лагерь словно вымер. Большинство его обитателей ушли в расположенный неподалеку город. Оставшиеся спали в палатках, писали письма домой или сидели над своими записями.
Барнабас Визенгрунд подошел к большому колодцу, повесил полотенце на край и вытянул ведро чудесной прохладной воды. При этом он тихонько насвистывал и поглядывал на звезды, которых было в этот вечер на небе не меньше, чем песчинок у него под ногами.
Вдруг осел и верблюды испуганно подняли головы, потом вскочили и стали с фырканьем рваться с привязи. Но Барнабас ничего не заметил. Он думал в этот момент о своей дочке — выросла ли она за тот месяц, что он ее не видел. Но тут странный шум оторвал его от приятных мыслей. Звуки, доносившиеся из колодца, походили на пыхтение — пыхтение очень-очень большого зверя.
