Бросив еще один внимательный взгляд на медальон, глава ковена поклонился и, пятясь, выполз из кабинета. Его свита, вытягивавшая шеи, чтобы разглядеть источник переполоха, тоже нехотя убралась. Лишь лекарь озабоченно вопросил:
— Вам точно помощь не нужна, вашество?
— Разве что моему геморрою, но с ним не справиться даже тебе, друг мой Ивиссон, — отмахнулся государь. Дождавшись, когда закроется дверь за последним гостем, он постучал по столу костяшками пальцев. — Совсем меня за младенца держат, никакого трепета.
— Непорядок, — ректор осуждающе качнул головой, снова дотронулся пальцем до почерневшей безделушки. — Так кто, говоришь, тебе подкинул медальончик? Ты ведь не сам его нашел. С каких пор ты археологией увлекся до такой степени, чтобы по развалинам таскаться? Там же из удобств одни лопухи. И кто подсказал, чтобы амулет именно мне в руки дать?
— Я правда не помню, — взгляд линялых стариковских глаз стал трогательно беспомощным, а на морщинистом лбу прибавилось складок. — Кто-то предложил развлечь меня пикником в историческом антураже. Знаешь ведь наш курятник: мигом подхватили. Ты был занят, как всегда, сообщать не стали. Пикник не получился: слишком зловеще, гарью, кажется, до сих пор воняет на пепелище. Но впечатлений набрались, по комнатам заброшенным побродили. А там… словно кто прямо под ноги мне медальон подбросил. Наступил я на него почти. Думал, уголек валяется еще с тех времен. Адъютант мой новый поднял. Мириан.
— Протеже Гирсона?
— Он самый.
— А кто надоумил мне подсунуть?
— Да я бы всем сколько-нибудь годным магам показал, но с тебя начал. А в сокровищницу пойдем вместе, друг мой.
— Боишься, на царский золотой горшок позарюсь? — архимаг так задумался, что даже забыл усмехнуться.
— Хочу на кольцо то посмотреть сам. А пуще всего хочу по пути узнать, пока жив, почему ты до сих пор прячешься от мира. Сколько столетий-то прошло, не надоело? Кто не знает тебя, заподозрит трусость, но ты не трус, Алиан, — маленький император пальцами причесал седины, поправил ворот рубахи и начал тяжело подниматься. — Ну, идем, что ли…
Архимаг, сгребя медальон в кулак, вскочил первым, отодвинул тяжелое кресло и, выудив стоявшие под столом мягкие войлочные тапочки, дождался, когда монарх вденет в них узловатые, тронутые артрозом ступни, и повел еле ковыляющего старика к выходу, придерживая за локоть. Император на миг задержался у двери.
— С дочкой-то познакомишь, окажешь честь?
— Сочту за честь, государь.
— Чести много не бывает, владыка.
ГЛАВА 15
Катись, катись, колечко…
Я даже не заметила, когда перестала следить за полетами Ирека и дракона Смерти, едва заметной тенью скользившего рядом с демоном, — задумалась, глядя на играющее закатными красками небо.
Огромный дом давил пустотой: ни звука не доносилось ни из глубины комнат, ни из сада. Такой тишины я даже в ямах лунных испытаний не слышала. Если верить отцу — а оснований не верить у меня пока нет, — теперь это моя собственность. Впервые в жизни. Зачем он мне? Моим домом был и будет главный храм Лойт.
У меня с рождения не было ничего своего. Крышу над головой давала школа. Девочек-послушниц полностью обеспечивали: у каждой, вне зависимости от происхождения, одинаковая смена белья, обуви и сезонной одежды. Для обучения — книги, сферы и тетради. Еда трижды в день, из лакомств — фрукты из наших же садов и мед. Что еще нужно?
Все девочки-сельо от трех лет проходили через узкие врата храмов, чтобы остаться там до семи лет, а то и дольше. Самые способные после первого посвящения становились послушницами, а после обучения — младшими жрицами богини.
Тогда нам открывался мир: выполняя задания Лойт, передаваемые через старших жриц, мы могли оказаться в любом дворце или лачуге, и обитатели Серых холмов обязаны были принять нас.
В этих же путешествиях девушки находили свою судьбу. А те, кто не сумел найти избранного или не хотел связывать судьбу с мужчиной, служили дальше в храмах. Как я, решившая никогда не влюбляться.
Слишком страшной оказалась судьба моей матери, чтобы я захотела любви для себя. Нет, конечно, как любая девчонка, я мечтала о единственном, которому стала бы идеальной парой, и хорошо бы он был не из блеклых мальчиков-сельо. Лунными ночами я томилась и мечтала о преображении тела, о наслаждении и счастье, о детях, которых никогда не отдала бы в школу жриц, а воспитывала бы сама. Но я всегда была умной девочкой и понимала, что любовь — это иное слово для Смерти. Та я, к которой привыкла, перестану существовать. Разве это не страшно?
Я, жрица богини любви, боялась любви.
Так, наверное, боится Лойт завершения жуткого ритуала, после которого она не умрет, но преобразится из богини любви в нечто противоположное. В бога войны, например.
Да и богиня не даст мне влюбиться без памяти. Именно она бережет мое сердце, вырывая малейшие росточки. Это я уже знаю так же точно, словно взглянула на бессмертную «оком сердца».
Но ведь можно хотеть любви для мира, и это служение казалось мне гораздо сложнее, почетнее и возвышеннее, чем служение богине через семью и детей.
Потому я, уже знающая свою судьбу лет на сто вперед, с усмешкой отнеслась к подарку отца. Но он же не знал, что у будущей Верховной жрицы не может быть собственности. Даже мое тело перестанет быть моим — его заберет Лойт во время Лунной мистерии, изменит для себя и впоследствии будет смотреть на мир через мое сердце. А это означало, что оно должно быть чистым, свободным от всех привязанностей и симпатий Аэлики Интаресс, тем более от любви.
Иногда мне кажется, что у царицы Эльды такая страшная судьба именно потому, что она когда-то не захотела становиться следующей Верховной жрицей. И Лойт отомстила ей. Я никогда не говорила с матерью на эту тему, лишь однажды подслушала разговор Верховной жрицы с главным евнухом — противным старикашкой, служившим при храме сто лет, с того же дня, как Вайра надела ожерелье высшей магической и жреческой власти.
Я тряхнула головой, прогоняя образ жрицы — костлявой властолюбивой женщины с пронзительными черными глазами ведьмы. Не потому ли богиня любви вот уже сто лет повернута к миру Черным ликом, что сердце ее Верховной, победившей соперниц в Лунной мистерии, оказалось полным ненависти и зависти? Или это богиня так воздействовала на Вайру, ведь сто лет назад та наверняка была прекрасна, невинна и чиста? А если Лойт и меня превратит в такую вот мегеру? Не хочу.
И опять почему-то вспомнился Сатарф. Его слова.
…кто-то, кто хорошо знает царицу Серых холмов, «настроил» тварь перед охотой на меня и выпустил приманкой. Кто-то, кто не мог знать о том, что я более не встречался с твоей матерью.
Знала ли об этом Верховная жрица?
Меня словно окатило ледяной водой. Даже пальцы задрожали. Вайра, конечно, следила за царицей Серых холмов, но мать прекрасно знала ее лазутчиц. Но дело даже не в этом. Если кто-то и мог приручить гинью, то только Вайра. Именно она по приказу Лойт помогала Эльде справиться с приступами. Она и нянька Рагана. Именно Вайре наши ловчие везли всех пойманных тварей, от баньши до редчайшей гиньи, и Верховная силой любви Лойт либо усыпляла их, либо усмиряла и использовала для обучения сельо, либо приносила в жертву, вытягивая магию из тварей, как сливают кровь из дичи.
