* * *
Бабка Кикируся, кастелянша Академии, а по совместительству нянька Темного Трона, сидела, насупив седые брови, в своем излюбленном кресле-качалке. Спицы так и мелькали в ее руках, но само рукоделие оставалось невидимым. Нитка тянулась от клубка в корзинке и исчезала в пяди от ловких пальцев ведьмы.
Она глянула на меня исподлобья и еще сильней нахмурилась, скорбно опустив уголки губ. Проворчала:
— Вяжешь им всю жизнь, стараешься как проклятая, а они… — ее ладошка вспорхнула и вытерла морщинистую щеку.
«Да она плачет!» — ахнула я про себя.
— Принесло же тебя к нам с этим яйцом чешуйчатым, недовылупленным! Все ниточки мне перепутали! — причитала ведьма, снова взявшись за спицы. — Где ж это видано, судьбу так выворачивать с белого на черное? Златокрылый-то мой настрадался за свои годы, как и тебе не довелось. Только-только смирился с судьбой, оживать начал сердечком… Ох, зря я Шуршалу твоего в Тархареш пустила, змея подколодного. Еще и кормила его, заразу хвостатую, вкусненькое оставляла, ненароком будто бы, простынок ему не жалела, крахмалила, чтобы игрался. А он, неблагодарный, этакую цену брать с моего мальчика вздумал.
— Они лишнего не берут, — вздохнула я.
— А то не знаю! Да не нужны Иреку черные крылья. Не нужны! Судьбой какие дадены, те и иметь ему надобно, дабы все узорчики этого мира один к одному легли, ни петелькой не исказились. Думаешь, зря мы с сестрой его такими крыльями наградили? Не дуры, знаем, что делаем. Все просчитали от первого дня до последнего, все увидели, предусмотрели, увязали воедино. А тут эта кошка драная гребенчатая, дракон твой недощипанный пробежал. Почто не остановила его? О любви ведь речь! Жрица ты али столб соляной, бессердечный?
Ее прервал донесшийся сверху вопль:
— Ты издеваешься, дракон?!
Кикируся подняла к потолку блестевшие влагой глаза.
— Вот. Слышишь? Торгуются. Еще не поздно вмешаться.
Закусив губу, я мотнула головой.
— Не могу. Нельзя нам приказывать в этих случаях.
— Нельзя, поди ж ты! — старуха раздраженно всплеснула руками, но тут же подхватила спицы, не дав им упасть, и сверкание стало нестерпимым — с такой скоростью они замелькали. — Кто ему хозяйка? Ты.
— И у хозяек есть предел власти. Они же нам не рабы и служат на определенных условиях.
— Жаль, — поджала она губы. — А ты подумай, что Ирек с непредназначенной ему судьбой, да любви лишенный, натворит? Брат на брата пойдет, схлестнутся и сгинут оба. Дьярушка тоже не лыком шит, не бечевкой вязан. Не уступит, хоть и младший. Да и сила теперь у него. А коли кончится их династия, вот тогда-то и порвутся чары, их кровью скрепленные, да высвободится кое-что похуже всех демонов, вместе взятых. Твоя же богиня взвоет, если уцелеет. Бессмертные-то быстро забывают, что и они тут только до скончания мира.
— И что же высвободится? — я лихорадочно вспоминала легенды. Уж не о той ли пакости речь, которая якобы выползла из хурговой бездны и выжрала половину мира, в том числе Темного? Именно с победы над иномирной тварью и началось правление династии синеглазых владык.
— Да ничего, — отмахнулась ведьма. — Не дадим. Хватит лясы точить, Аэлика. Внучок-то мой, золотце мое горемычное, — не железный, чай. Он ведь сейчас думает, что единственная любовь, может, и так ему не светит и не греет, так и ждать нечего. Привык он уже, что нигде не нужен. Ни у матери, ни у отца. Везде не ко двору, что на том берегу моря, что на этом. Так хоть гордыню уязвленную залечить думает, перед Сатарфом крылья черные развернуть, когда тот вернется. Скажи своей моли рогатой, чтоб заменил цену, иначе быть беде. Мне-то нельзя, запрещено мне в события напрямую вмешиваться. И запрет тот сейчас никак не обойти. Все нити натянуты, аж звенят.
Странно, кто мог что-то запретить самой Кикерис? Но я не стала выяснять, не до того.
«Шурш!» — позвала я.
Как назло, он отозвался не сразу. Выслушал и вздохнул: «Уже не могу ничего менять, хозяйка. Будут у него черные крылья демона, но не сейчас, а когда и если мое условие выполнит».
Кикируся по моим глазам все поняла, понурилась. Соломенная шляпка заслонила ее лицо. Спицы замерли.
— Время нам дал, хоть на том спасибо, — прошелестела она совсем тихо. — А скажи-ка мне, жрица… каково жить будет той единственной, ему предназначенной, коли он от нее откажется?
— Это та цена, какую платит богиня Лойт за служение драконов Смерти ее жрицам. Мы все — чьи-то единственные.
— Да не богиня платит, Ликушка. Сердечки девичьи платят, на одиночество обреченные. Тоской и постылой жизнью платят, — она вздохнула горестно и… исчезла, как не было.
Я забилась в уголок, чтобы Ирек не заметил, когда будет уходить. Не хотелось с ним встречаться. Нельзя. Сейчас — нельзя. Могу не удержаться, потянуться мысленно к его губам, хранящим невидимый след поцелуя сельо. Могу остановить его, пока договор с драконом смерти не исполнен. Могу. Но не буду. Нельзя.
Не заметил. Мелькнул тенью. Грохнула дверь. Торопливо простучали подошвы по ступенькам.
«Шурш, какое условие ты ему поставил и сколько времени дал на его выполнение?»
«Не скажу, — уперся дракончик. — Тайна договора».
В голове было пусто, в сердце осела горечь. Перед глазами вспыхнула картинка последнего вступительного испытания, когда я гонялась верхом на жутких тварях за хохочущим парнем с нелепой накладной бородой, когда под смех и улюлюканье трибун Ирек поцеловал меня.
Я вспомнила звезды, отражавшиеся в речных водах, и мужские ладони, скользившие по моей коже. И его глаза, когда он увидел оскорбительную печать Дьяра на моем теле. Не это ли стало последней горькой каплей, почти убившей его чувства к брату?
Как телохранительница, я не могу допустить их вражды. Что мне делать, богиня?
Молчишь? Тогда еще вопрос.
Если Ирек получит черные крылья и, как первенец, подвинет Дьяра с трона, то кого убийца назначит последней жертвой в своем чудовищном ритуале? Я не могу охранять обоих. Договор дважды не заключают, а еще одну жрицу-хранительницу в Тархареш нельзя отправлять.
Я поднялась, ступила и снова чуть не грохнулась: забыла, что каблук у туфли сломан. Может, в комнате, куда, как я мельком заметила, вернулись кое-какие вещи, и более удобная обувь найдется?
В комнате нашлись и удобные сапоги на толстой подошве, и более подходящая, чем юбчонка, одежда. Комбинезоны, штаны и черная учебная мантия были аккуратно сложены в шкафу. Переодеваясь, я проверила, какая буква с печати стерта на этот раз. И замерла в изумлении: кожа была чистой. Ни следа, ни крапинки!
Хоть что-то хорошее с утра.
«Шурш! Ты не знаешь, где мне найти Миранду?»
«Не видел, не знаю. Я скучал! — упрекнул малыш. — Давай поиграем?»
«Доигрались уже!»
