Остолбеневший Роберт смотрел, как Сэм возвращает на место брус.
– Там Мане, Сезанн, Делакруа, Фрагонар, Ренуар, Энгр, Дега, Коро, Рембрандт и, главное, мой Хоппер. Десять жемчужин моей коллекции, плод целой жизни, проведенной в труде, – бесценные шедевры. Надеюсь, они обеспечат Ханне достойное будущее.
– Партизаны в курсе?
– Они нет, а ты теперь – да. Не забудь про наше соглашение.
19
Элинор-Ригби
Октябрь 2016 г., на пути в Балтимор
Самолет летел над Шотландией. Я любовалась в иллюминатор берегом, подточенным волнами океана, потом его заслонило крылом. С момента взлета я держала на коленях кожаный мешочек, сжимая его в руках, как драгоценную реликвию. Кожа вся потрескалась, пряжка не застегивалась. Я внимательно его осмотрела, но внутрь не заглядывала, потому что, должна признаться, боялась читать лежавшее внутри письмо. Я думала о Мишеле, представляя себе, как трудно ему было подсунуть мне записку, опустить этот мешочек в карман моего пальто, ничего не сказав. Он все-таки сделал шаг в сторону от своей обычной прямоты, и это позволяло надеяться, что он идет на поправку. С ума сойти: надеяться, что твой брат становится нормальным человеком, потому что он проявил способность скрытничать и обманывать!
От конверта пахло мамиными духами. Сколько времени она носила его при себе? Закрывая глаза, я представляла, как она его открывает и читает, как я:
Моя милая,
начну вот с чего: имей в виду, это мое последнее письмо. Дело не в том, что я больше не испытываю удовольствия или желания писать тебе: это свидание длиною в год станет для меня временем погружения в одиночество, такого же беспредельного, как твое.
Неужели за мимолетную ошибку, пусть даже приведшую к драме, приходится потом расплачиваться двумя исковерканными жизнями? Думаешь, подобная предопределенность передается по наследству другим поколениям, словно проклятие?
Ты, наверное, думаешь, что я заговариваюсь, а я тебе скажу: ты, как всегда, проницательна. Я теряю голову, милая. Нож гильотины упал вчера в кабинете врача, изучавшего томограмму моего мозга. Вид у него был сочувственный, он избегал смотреть мне в глаза. Не знал, мерзавец этакий, как мне сказать, сколько времени я еще буду узнавать его и помнить его имя. Самое большая нелепость в том, что от этой болезни я не умру, просто погружусь в забытье; не пойму, кара это или благословение. Я, как всегда, принимаю гордый и независимый вид, но на самом деле мне очень страшно. Во что бы я ни превратилась, хочу, чтобы ты запомнила меня такой, какой знала, а не старой дурой, которая будет корябать тебе бессмысленные письма. Поэтому ты сейчас держишь в руках последние мои слова, адресованные тебе.
Но пока память моя еще не помутилась, меня одолевают воспоминания. Наши гонки на твоем мотоцикле, наши безумные дни и вечера, наша газета и лофт, где я прожила чудеснейшие мгновения молодости. Бог ведает, до чего сильно я тебя любила. Ты единственная, кого я всю жизнь боготворила. Может быть, если бы мы шли по жизни рядом, то я бы тебя возненавидела, как часто случается между супругами, которых не пощадило время. Мы такого не испытали, и за это надо благодарить судьбу, смилостивившуюся над нами.
Ты сделала свой выбор и подвела под прошлым черту. Я всегда это уважала. Но и ты когда-нибудь уйдешь. И я все время думаю о том, что мы украли. Умоляю, не позволяй этому сокровищу прозябать в забвении. Чего бы это тебе ни стоило, вынеси его на свет, верни тому, кому оно по праву принадлежит, ты же знаешь, что Сэм хотел бы, чтобы это было так.
Пора простить мертвых, моя любовь. В злопамятстве нет никакого смысла. Месть обошлась бы нам слишком дорого.
Завтра я войду в дом, из которого уже не выйду. Я могла бы еще немного попользоваться предоставленной мне свободой, но не хочу портить жизнь сыну. Чтобы он не чувствовал себя виноватым, я прикинусь еще более безумной, чем я есть на самом деле. Это невеликая жертва по сравнению с тем, что ему пришлось из-за меня пережить.
Мы наплодили столько страдания! Никогда не смогла бы представить себе, что любовь может быть настолько жестокой. И все же я люблю тебя и всегда любила.
Думай время от времени обо мне – не о той, кто подписывается под этим письмом, а о молодой женщине, с которой ты делила свои мечты. Ибо мы мечтали и посягали на невозможное. «Независимая», самая верная твоя сообщница
Мэй.
Я перечитала письмо. Первые кусочки причудливой головоломки вставали на свои места у меня на глазах. Мама действительно участвовала в создании еженедельника, но не в Англии.
Кем была эта женщина, которая писала маме и называла ее «моя любовь»? Почему мама никогда и словом не обмолвилась о ее существовании? От какого одиночества она страдала и чем мама испортила ей жизнь? О каком сокровище она пишет, кем был Сэм, о каких мучениях идет речь, о какой драме, о какой мести? Каких мертвецов следовало простить и в чем состояло их прегрешение?
Кем бы ни была ныне эта незнакомка, я дала себе слово ее отыскать, эгоистично надеясь, что ее болезнь не особенно прогрессировала с тех пор, как… Я опасливо перевернула конверт – и дала себе слово впредь всегда обращать внимание на марку: она оказалась такой же, как на анонимном письме. У меня на мгновение вспыхнула надежда, что мне писала она, в приступе безумия забыв поставить свою подпись, но нет, почерк был совсем другой.
Это письмо было отправлено три года назад. Если ее память с тех пор ослабла, то память ее сына осталась в целости, так какой же жертвы она от него потребовала? Не держала ли она его в неведении относительно прошлого? Какой он, на кого похож? Сколько ему лет?
Я взглянула на часы. Мне не терпелось приземлиться в Балтиморе, но впереди было еще целых шесть часов полета.
* * *
Сотрудник иммиграционной службы спросил о причине моего приезда. Я предъявила журналистское удостоверение и объяснила, что намерена прославить его город в престижном журнале, где работаю. Сотрудник, уроженец Чарлстона, работавший в аэропорту уже два года, не считал Балтимор достойным прославления. Он угрюмо шлепнул мне в паспорт печать и пожелал удачи.
Час спустя я ввалилась с чемоданом в маленький дешевый отель в двух кварталах от кафе «Сейлорс». В Кройдоне было уже слишком поздно, чтобы звонить брату, но мне срочно требовалось взглянуть на другие письма, о которых он говорил: вдруг я найду в них ответы хотя бы на некоторые вопросы, из-за которых во время перелета не сомкнула глаз? Чтобы как-то скоротать ожидание, я решила прогуляться в окрестностях порта.
Проходя мимо кафе «Сейлорс», я прижалась носом к стеклу, чтобы разглядеть зал. Встреча мне была назначена только на завтра, но во мне проснулась шпионка, которой перед ответственной операцией необходима рекогносцировка.
Вид у заведения был довольно обветшалый: деревянный пол и столы, старые фотографии в рамках на стенах, широкая грифельная доска над стойкой, отделявшей зал от кухни, на ней можно было прочесть меню: устрицы, креветки, крабы, омары и соус дня.
