— Мне больно! — кричала Лина. — Пустите! Уберите свои лапы!
— Поговори еще, — прошипел старший страж. — Разберемся, когда тебя отпускать. Будем держать, пока не приведем куда надо.
— Это еще куда? — спросила Лина с вызовом. Она так разозлилась на свое невезение, что даже забыла о страхе.
— С тобой сейчас будет говорить господин мэр, душечка, — сказал старший страж. — А уж он решит, как с тобой поступить.
— Но я ничего плохого не сделала!
— Распространение порочащих слухов, — отчеканил страж, — опасной клеветы, рассчитанной на провокацию общественных беспорядков!
— Это не клевета! — закричала Лина и снова попыталась вырваться, но страж схватил ее за локоть еще крепче и дал ей такого тычка, что она чуть не упала.
— Поговори еще! — снова цыкнул он, и они потащили ее дальше в угрюмом молчании.
На Хакен–сквер уже собирались люди, несколько рабочих заканчивали подготовку к празднику. Метельщики сновали по площади взад и вперед; в доме на углу Гилли–стрит какой–то человек, высунувшись из окна второго этажа, разворачивал одну из растяжек, которые всегда вывешивали в День песни, — длинную полосу красной ткани. Ткань давно выцвела, но рисунок — волнистые линии, изображающие реку, источник всей жизни города, — был по–прежнему хорошо различим и сразу вызывал в памяти «Песнь реки».
А на том углу площади, где к ней примыкает Броуд–стрит, тоже повесят растяжку — цвета темного золота и с рисунком, напоминающим решетку: «Песнь города». Еще одна растяжка украсит Оттервилл–стрит — черная как смоль и с узкой желтой полосой: «Песнь тьмы».
Стражи протащили Лину по ступеням ратуши, втолкнули в широкие двери и повели через вестибюль. Перед ней открывается дверь приемной, еще один пинок напоследок — и она совершенно недостойным образом вваливается в комнату и налетает на спинку стула.
В прошлый раз она была в этой комнате в иной, гораздо более удачный день своей жизни — в первый рабочий день вестника Мэйфлит. Здесь ничего не изменилось: ветхие красные шторы, кресла с вытертой обивкой, ковер какого–то грязного цвета. Лишь портреты на стенах смотрели на нее еще более сурово, чем в тот раз.
— Садись, — буркнул старший страж и указал на маленький и очень жесткий с виду стул прямо напротив большого кресла.
Лина села. Рядом с креслом стоял маленький стол, который она помнила с прошлого раза, а на столе — фарфоровый чайник, поднос со щербатыми чашками и латунный колокольчик размером с кулак.
Старший страж вышел. Наверное, пошел искать мэра, предположила Лина. Второй страж стоял неподвижно, скрестив руки на груди. Некоторое время ничего не происходило. Лина попыталась продумать разговор с мэром, но ее голова отказывалась работать.
Наконец дверь из вестибюля отворилась, и вошел мэр Коул. Лина впервые видела его вблизи с тех пор, как доставляла ему послание от Лупера. Кажется, он еще больше расплылся. Его обрюзгшее лицо стало какого–то землистого цвета. На нем был застегнутый на одну пуговицу черный пиджак, который едва сходился на обширном брюхе.
Мэр грузно прошествовал через комнату и втиснулся в кресло, едва поместившись между подлокотниками. Минуту он пристально смотрел на Лину, и глаза его были похожи на два входа в туннели. Затем он повернулся к стражу.
— Свободен, — сказал он. — Вернешься, когда я позвоню в колокольчик.
Страж вышел. Мэр продолжал сверлить глазами Лину.
— Я почему–то не удивлен, — произнес он наконец. Затем наставил на Лину толстый палец: — С тобой и раньше были проблемы. Вечно шастаешь там, где не положено.
Лина открыла рот, чтобы возразить, но мэр поднял руку. Это была на удивление маленькая рука, с короткими пальцами, похожими на спелые стручки гороха.
— Любопытство, — продолжал мэр, — опасная черта характера. Нездоровая. Прискорбная черта, особенно у такого юного существа.
— Мне уже двенадцать, — вставила Лина.
— Молчать! — повысил голос мэр. — Сейчас я говорю.
Он слегка поерзал в кресле, пытаясь устроиться удобнее. Его потом из этого кресла и лебедкой не вытащишь, вдруг подумала Лина.
— Эмбер, как тебе известно, — продолжал мэр, — переживает временные трудности. Для их устранения представляется необходимым принять решительные меры. В подобные времена долг гражданина — проявить максимальную лояльность, неукоснительно следовать закону. В целях всеобщего блага.
Лина ничего не ответила. Она смотрела, как плоть под подбородком мэра вздымается и опадает, пока он говорит, а затем отвела глаза от этого неаппетитного зрелища и незаметно оглядела комнату. Она напряженно размышляла, но вовсе не над словами мэра.
— Обязанности мэра, — продолжал он тем временем, — эти обязанности… они… кхм… они довольно сложные. И не могут быть поняты во всей своей полноте рядовыми горожанами. И особенно детьми. Вот почему, — мэр все больше наклонялся вперед, и его толстое брюхо легло ему на колени, — вот почему определенные вещи должны оставаться скрытыми. Скрытыми от глаз общественности. Общественность пока не готова их понять. Общественность должна сохранить веру, — говорил мэр, снова поднимая руку и назидательно указывая в потолок, — веру в то, что для ее блага будет сделано все возможное. Для ее же собственного блага.
— Бред сивой кобылы, — сказала вдруг Лина.
Мэр откинулся назад и нахмурился, его глаза превратились в темные щелочки.
— Что ты сказала? — переспросил он. — Я что–то не понял…
— Я сказала «бред сивой кобылы», — повторила Лина. — Это значит…
— Знать не хочу, что это значит! — вскричал мэр. — Не сметь! Бесстыдство только отягчит твою вину. — Он тяжело дышал, и его речь становилась все более отрывистой. — Заблудший подросток… вроде тебя… нуждается в хорошем уроке. — Его толстые пальцы вцепились в ручки кресла. — Ты же такая любопытная, — издевательски протянул он, — тебе наверняка любопытно, каково там, в арестантской? Холодно небось? Темно? Интересно, правда? — Он улыбнулся той самой улыбкой, которая так запомнилась Лине еще со Дня предназначения. Его губы растянулись и обнажили ряд мелких зубов, серые щеки собрались в складки. — У тебя есть отличная возможность узнать все это. Ты весьма близко познакомишься с арестантской. Сейчас стражи отведут тебя туда. А твой сообщник — еще один известный смутьян — присоединится к тебе, как только будет обнаружен.
Мэр отвернулся от Лины и потянулся к колокольчику на столе. Это был тот самый момент, которого Лина ждала, чтобы попытаться вырваться на свободу. Пока мэр болтал, она успела прикинуть, что у нее есть шанс, если она будет действовать быстро. И то, что случилось в следующую секунду, оказалось ей очень на руку.
Неожиданно погас свет.
На этот раз лампы не мигали — просто внезапно упала полная темнота. Хорошо еще, что Лина заранее запланировала бросок и точно знала, куда бежать. Она прыгнула вперед, сильно оттолкнув свой стул, и одновременно подцепила рукой и опрокинула чайный столик, стоявший рядом с креслом мэра. Мебель с треском повалилась на пол, фарфоровый чайник разлетелся вдребезги, грохот, звон и проклятия мэра неслись ей вслед, пока она пробиралась к двери, ведущей на крышу. Только бы она была не заперта! Она лихорадочно нащупывала дверную ручку. Хриплые стоны позади нее — мэр пытается выбраться из кресла. Она рванула ручку — дверь распахнулась настежь. Она изо всех сил захлопнула ее за собой и побежала наверх, прыгая через две ступени. Даже в кромешной тьме она ни разу не споткнулась. Внизу в комнате неистово звонил колокольчик и ревел мэр.
