— По–моему, вчера тебе следовало дать ему пару пирожков, — заметила Мэдди.
— Меня не интересует твое мнение, — отрезал Каспар.
— Тем не менее тебе придется меня выслушать. — Мэдди вдруг разозлилась. — За какие–то две минуты ты превратил безумного старика во врага. Это твоя работа. И ты постоянно это делаешь! Встречаешь каждого человека в штыки, и в результате все становятся тебе врагами, даже если поначалу не хотели с тобой враждовать.
— Это мой принцип — готовность к защите, — хмурясь, буркнул Каспар. — В любой момент.
— Отлично. И теперь благодаря твоей принципиальности мы лишились еды. — Она закрыла сундук и встала. В ее взгляде читалось презрение. — Если спросишь меня, я скажу, что наилучшая защита — превращать врагов в друзей.
— Я тебя не спрашиваю, — фыркнул Каспар.
На четвертый день они час за часом поднимались в гору. Стояла жуткая жара. Они с трудом нашли воду на дне глубокой долины. Потея и жадно ловя ртом воздух, они карабкались по крутому склону с полными ведрами, чтобы вылить их в чан и дать быкам напиться.
А потом продолжили подъем и лишь под вечер добрались до гребня. Измученная жарой, Лина так устала, что напоминала вареный овощ. Она лежала в изнеможении, не спала. Вдруг грузовик резко остановился, и Мэдди с Каспаром разом вскрикнули. Лина выпрыгнула из кузова и подошла к кабине. Ее взору открылось незабываемое зрелище. Земля сбегала к воде, сине–зеленая гладь поблескивала под лучами заходящего солнца, по воде бежали белые барашки. Лина никогда не видела столько воды. Лишь у самого горизонта показался другой берег с зелеными деревьями и холмами.
— Залив, — пояснил Каспар. — Значит, мы почти на месте. Мы обогнем его, а потом двинемся на север.
— А когда доберемся до города? — спросила Лина.
— Завтра. — Его широкое лицо расплылось в улыбке. — До города мы доберемся завтра, и тогда начнется наша работа.
ГЛАВА 17
Дуна обвиняют
Известия о помидорной бомбардировке и обвинениях, брошенных Торреном Дуну, быстро распространились в Искре. Одни верили Торрену, другие — нет. Но никто не мог доказать, на чьей стороне правда. Торрен говорил, что увидел все это ночью: не мог спать, пошел на поле посмотреть на звезды и стал свидетелем уничтожения двух ящиков помидоров. Дун говорил, что провел всю ночь в своей комнате в гостинице «Пионер», спал, и это знали и его отец, и соседи. Но многие говорили, что он мог тихонько выскользнуть из комнаты и никто не узнал бы об этом — прийти на поле, напакостить, а потом так же незаметно вернуться. И все бы думали, что он спал.
Когда в полдень он и его бригада пришли в дом Партонов на обед, с ними никто не разговаривал. Марта впустила их в дом, они сели за стол на свои привычные места. Отец Дуна поздоровался: «Добрый день». Миссис Поулстер спросила: «Как дела?» Мисс Торн и Эдвард Покет глянули на каменные лица хозяев и попытались улыбнуться. Ордни положил еду на их тарелки (неужели ее количество опять уменьшилось?). Кении ел, нервно переводя взгляд с одного лица на другое. Но никто не произносил ни слова.
Наконец заговорил отец Дуна:
— Вы уж извините, но наверняка произошла ошибка.
Марта холодно взглянула на него:
— Я в это не верю.
— Может быть, вы думаете, что мой сын Дун действительно сделал то, в чем его обвиняют?
— В этом доме не одобряют уничтожение еды.
— И мы не одобряем! — воскликнул Дун. — Я бы никогда такого не сделал! И не делал! — Все посмотрели на него, и он почувствовал, что краска залила его лицо. — Действительно не делал. — Дун всеми силами старался избавиться от дрожи в голосе.
— Тогда кто это сделал? — спросил Ордни.
— Не знаю, — ответил Дун.
— Никто не знает, — отчеканила миссис Поулстер учительским голосом. — Конечно же мы не собираемся верить несчастному маленькому мальчику, обвиняющему этого молодого человека, стараниями которого мы смогли подняться на поверхность.
— Почему нет? — удивилась Марта. — Торрен Крейн, насколько мне известно, добропорядочный мальчик. И я не понимаю, почему вы назвали его несчастным.
— Для этого достаточно посмотреть на него, — ответила миссис Поулстер.
Мисс Торн кивнула:
— Я думаю, она права.
— Что ж, значит, это сделал кто–то другой, но все равно один из вас. Никто из нас сделать такого не мог.
— Нет никаких доказательств ни первого, ни второго, — резко сказал отец Дуна. — Поэтому делать какие–то выводы несправедливо.
Над столом повисла неловкая тишина. Все сосредоточились на еде. Когда пришло время уходить, Кении, раздавая свертки с едой, протянул Дуну его ужин и завтрак и беззвучно произнес: «Я тебе верю».
«По крайней мере один человек на моей стороне», — подумал Дун. Настроение у него улучшилось, но ненамного.
В конце концов никаких мер принято не было, поскольку Торрен говорил одно, а Дун — другое и оба не имели доказательств. Личность помидоробросателя была не установлена, но происшествие это привело к тому, что неприязнь и недоверие между жителями Искры и эмберитами только возросли.
Где бы ни появлялся Дун, он чувствовал на себе враждебные взгляды. Поначалу он пытался что–то объяснить деревенским жителям, которые так на него смотрели, взывал к их разуму. «С какой стати мне вставать ночью, идти на поле и бросать помидоры в стену? — спрашивал он. — В этом же нет никакого смысла». Но в Искре причины такого поступка никого не интересовали. Дун принадлежал к чужакам, то есть был человеком странным и способным на все. И Дун перестал объяснять. Просто ходил опустив глаза и не обращал внимания на людей, которые бормотали что–то неприязненное, когда он проходил мимо.
От этой помидорной истории пострадал не только Дун, но и все беженцы из Эмбера. Иногда на улицах им вслед кричали обидные слова, словно расплющенные о стену помидоры подняли ранее молчаливое недовольство на новый уровень. Деревня напоминала кипящий котел, из которого вот–вот могла выплеснуться вода.
Как–то утром Дун, идя на работу, увидел толпу людей на площади. Жители Искры и эмбериты стояли бок о бок и на что–то смотрели. Дун протиснулся вперед. На мостовой кто–то оставил послание, написанное, судя по всему, грязью. Наклонные, кривые буквы складывались в три слова:
«ОНИ ДОЛЖНЫ УЙТИ».
Толпа молча смотрела на надпись. Некоторые жители Искры искоса поглядывали на эмберитов и осуждающе качали головами, другие стояли с каменными лицами. «Откуда такая злоба?» — пробормотал кто–то. Один мужчина, заметив Дуна, так посмотрел на него, что Дун дернулся, словно его ударили в живот. Послание на площади появилось из–за него. Он опустил голову и поспешил прочь.
В тот вечер в гостинице расстроенные эмбериты собирались группками около лестницы, ведущей к парадной двери, и обсуждали слова, появившиеся ночью на площади. Дун увидел, как Тик, раскрасневшийся, со сверкающими глазами, переходит от группы к группе и со всеми говорит. Проходя мимо Дуна, он остановился.
