Если Мертон – теоретик до мозга костей, Скоулс неоднократно удостаивался бурных похвал за способность изобретать остроумные способы проверки теорий. Он был столь же щедр на аргументы, насколько Мертон скрытен. Выступая, Скоулс лихорадочно генерировал поток блестящих идей; хотя этот поток редко походил на дневной свет, он, бесспорно, не был лишен настоящих творческих озарений. Своим практическим складом характера Скоулс оказал весомую помощь Salomon, когда та создала филиал, торгующий ПФИ. Кроме того, Скоулс был ведущим экспертом по налоговым правилам как в США, так и за океаном. Сфера налогов была для него безграничным полем для интеллектуальной игры. Как он изволил однажды высокомерно заметить, «нет такого человека, который действительно платит налоги»
[45]. Скоулс не мог поверить в то, что на свете существуют люди, отказавшиеся рискнуть ради того, чтобы уклониться от уплаты налогов. Возможно, причина этого заключалась в том, что такие люди не вписывались в представление чикагской школы о человеческих существах как об экономических роботах. В LT Скоулс стал инициатором остроумного плана, позволявшего партнерам откладывать снижение подоходной части налогов (своих) на срок до 10 лет, чтобы отодвинуть уплату всех налогов. Он обрушивал на адвокатов подробности, но партнеры были склонны прощать ему эти горячие излияния, зачарованные энергией и жизнерадостностью Скоулса. Он постоянно обновлял, переделывал себя, осваивал новые виды спорта, такие как лыжи или гольф. В гольф (этим увлечением он обязан Меривезеру) Скоулс играл со страстью.
Имея на борту Скоулса, маркетинговая кампания постепенно расправляла паруса. Фонд соблазнял потенциальных инвесторов, заставляя их испытывать танталовы муки; клиентам говорили, что ежегодные выплаты порядка 30 % (после того как партнеры-учредители возьмут свои комиссионные) вполне реальны. Более того, хотя партнеры-учредители и заявляли недвусмысленно о неизбежности определенного риска, они подчеркивали, что собираются прибегнуть к диверсификации. Инвесторы полагали: поскольку инвестиционный портфель будет распределен по всему миру, их яйца будут безопасно разложены по разным корзинам. Ведь ни один отдельно взятый рынок не мог обрушить фонд.
Партнеры упорно преследовали избранных инвесторов, часто приглашая потенциальных клиентов в свою давнюю штаб-квартиру на Стимбоут-Роуд, в Гринвиче, на побережье. Некоторые инвесторы встречались с ними по семь или восемь раз. Сам вид партнеров – небрежное хаки и рубашки для гольфа – располагал к доверию. Дело в том, что эти парни заработали кучу денег в Salomon, и инвесторов воодушевляла надежда, что им удастся повторить этот успех. Ощущая такой интеллектуальный блеск, инвесторы, хотя и слабо понимали, как именно работает команда Меривезера, постепенно забыли, что, по сути, оказали огромное доверие вслепую. «Это было созвездие людей, которые знали, как делать деньги», – заметил Раймонд Баэр, швейцарский банкир (и будущий инвестор). К концу 1993 года стали стекаться обязательства о выделении средств, хотя фонд не был даже открыт и вообще внесен в каталог. Настроение партнеров еще более улучшилось, когда Хилибранд окончательно сбежал из Salomon и присоединился к ним. Мертон и Скоулс могли добавить блеска новому предприятию, но Хилибранд должен был заставить петь кассовый аппарат.
Джей-Эм предложил стать партнерами двум давним приятелям по гольфу – Ричарду Лихи, занимавшему крупный пост в Salomon, и Джеймсу Макенти, своему близкому другу, основателю компании, занимающейся торговлей облигациями. По складу ни тот, ни другой не походили на несимпатичных (и ограниченных) трейдеров LT. Предполагалось, что учтивый и покладистый бизнесмен Лихи будет вести дела с банкирами Уолл-стрит. Нельзя сказать, чтобы упрямые трейдеры хорошо справились с этой задачей. В чем заключалась роль Макенти, было загадкой. Продав свой бизнес, он жил на широкую ногу, летал домой в Хэмптонс на вертолете, для путешествий на Гренадины пользовался реактивным самолетом. Эти привычки принесли ему прозвище Шейх. Макенти совсем не походил на «яйцеголовых» интеллектуалов из Группы арбитражных операций; уроженец Бронкса, он был традиционалистом, вел бизнес, руководствуясь инстинктом. Но Меривезеру нравилось иметь рядом таких друзей; добродушно подшучивая над ними, он расслаблялся и даже становился общительным. Не случайно, что Лихи и Макенти были американцами ирландского происхождения – только в этом кругу Джей-Эм всегда чувствовал себя как дома. Кроме того, всех троих объединяло совместное владение еще одним «активом», особенно близким сердцу Джей-Эм, – удаленным, превосходно ухоженным полем для гольфа, расположенным на юго-западном берегу Ирландии и именующимся Уотервилл (клуб Waterville).
В начале 1994 года Джей-Эм заполучил человека, имя которого внушало запредельное изумление: Дэвид Маллинс, вице-президент Федеральной резервной системы. В иерархии ФРС Маллинс занимал второе место после председателя Алана Гринспена. Некогда он тоже был студентом Мертона в Массачусетском технологическом институте; затем преподавал в Гарварде, где дружил с Розенфелдом. Как представитель центральной банковской системы, он обеспечил LT ни с чем не сравнимый доступ к международным банкам. Более того, он играл ключевую роль в деле Мозера, где представлял ФРС. Сотрудничество Маллинса с LT означало, что Меривезер получил от Вашингтона индульгенцию на незапятнанную репутацию.
Маллинс, подобно Меривезеру занимавшийся инвестициями еще в юные годы, был сыном президента Арканзасского университета. Его лекции в Гарварде пользовались неслыханной популярностью. По иронии судьбы, он начал карьеру в правительстве как эксперт по финансовым кризисам. Предполагалось, что он предупредит о катастрофе LT в случае нового обвала рынка. После обрушения фондового рынка в 1987 году Маллинс помог написать превосходный отчет Белого дома, в котором существенная вина за крах была возложена на новый рынок ПФИ, ставший эпицентром лавинообразной продажи ценных бумаг. Затем Маллинс перешел в Казначейство, где участвовал в составлении проекта закона об оказании финансовой помощи обанкротившимся ссудо-сберегательным учреждениям страны. Будучи сотрудником регулирующего органа, он отчетливо сознавал, что рынки – эти далекие от совершенства машины установления цен – периодически заходят в опасную зону. «Наша финансовая система шагает слишком широко, в ней слишком много творчества. Она устроена так, что ситуации, чреватые катастрофой, неизбежно будут повторяться с определенной периодичностью», – отмечал Маллинс за год до своего перехода в LT. Проявляя удивительную проницательность по отношению к будущему фонда (большую, чем он сам мог вообразить), Маллинс доказывал, что одна из важных задач ФРС – спасение частных компаний, которым угрожают «проблемы ликвидности»
[46].
Ироничный и вкрадчивый интеллектуал, Маллинс одевался как банкир; его считали потенциальным преемником Гринспена. Когда Маллинс перешел в LT, Николас Брейди, его бывший босс по Казначейству, недоумевал, какие дела могут быть у Маллинса с «этими парнями». Инвесторов же успокоил приход близкого им по духу человека, чье видение рынка было схоже с их собственным. В самом деле, заполучив представителя центральной банковской системы страны, LT обрела беспрецедентный для частного фонда доступ к запасам денег, имевшихся у окологосударственных организаций всего мира. Вскоре LT получила обязательства о переводе средств от гонконгского министерства земельных ресурсов и развития, правления Singapore Investment Corporation, Bank of Taiwan, Bank of Bangkok и управляемого государством пенсионного фонда Кувейта. Редкостной удачей для LT стало совращение отдела валютных операций Центрального банка Италии на вложение 100 миллионов долларов. Некоторые учреждения принципиально не вкладывают деньги в хедж-фонды. Но Пьерантонио Чьямпикали, курировавший инвестиции в этом ведомстве, рассматривал LT не как хедж-фонд, а как элитную инвестиционную организацию «с солидной репутацией»
[47].
