Через два дня после побоища, в воскресенье, 23 августа, в 7 часов вечера партнеры собрались в конференц-зале. Фонтан перед зданием из стекла и гранита выбрасывал струи воды над медной напоминающей хищную птицу скульптурой. Меривезер, словно пораженный предчувствием, вызвал генерального юрисконсульта компании Джима Рикардса, для того чтобы тот дал группе консультацию и заодно вел протокол заседания. Получивший неожиданный удар во время скандала с Мозером, Джей-Эм по собственному горькому опыту знал, что поздно просить советов, когда дело становится общеизвестным. С того воскресенья, когда бы ни собирались партнеры, Рикардс, юрист, имевший степени, полученные им в университетах Пенсильвании, Джонса Хопкинса и Нью-Йорка, постоянно присутствовал на заседаниях.
Джей-Эм попросил каждого трейдера дать отчет о сфере его особой компетенции и ответственности: Хилибранда – по рисковым арбитражным операциям, Хокинса – по Бразилии, Модеста – по акциям, Хагани (по телефону из Лондона) – о британских свопах и о Royal Dutch/Shell. Сообщения трейдеров обескураживали: спроса на сделки LT нет, несмотря на их видимую здравость. Такую же историю поведали и токийские партнеры: у них просто нет покупателей
[198]. При таких обстоятельствах у LT не было никакого способа выбраться из своих крупных сделок, не раскачивая рынки еще сильнее. Партнеры полагали, что видимую им ценность сделок поймут другие арбитражеры, и их неспособность признать это представлялась компаньонам загадкой
[199]. Теперь они уподобились генералам, бросившим на отдаленный театр военных действий слишком большие силы и обнаружившим, что пути к отходу блокированы.
Инстинктивно Меривезера и других старших партнеров влекла та же стратегия: им следовало мобилизовать дополнительные средства, которые самортизируют сыпавшиеся на компанию удары, и подождать до тех пор, пока их сделки не начнут приносить прибыль. Они были совершенно уверены в том, что в конце концов спреды начнут сужаться. Так случилось и тогда, когда молодой Джей-Эм бесстрашно оказал финансовую помощь Экстайну. В карьере Меривезера собственные героические поступки, совершенные в молодости, играли роль почти безошибочных указателей: спреды всегда сходятся.
Однако, принимая во внимание сокращение собственного капитала LT, было очевидно: уровень задолженности компании опасно высок. Опасность обусловливалась нарастанием задолженности, увеличивающей убытки. Поэтому для уменьшения риска партнерам следовало что-то продать. Но что? Инвесторы стремились покупать только наименее рисковые облигации, а таких у LT не было. Одним из кандидатов на продажу являлись арбитражные сделки по слияниям. Портфель LT распух от них до ломовой суммы 5 миллиардов долларов
[200]. Среди них были сделки по слияниям Citicorp с Travelers и MCI с WorldCom (последняя была своего рода преемницей так никогда и не осуществившегося союза с British Telecommunications). Партнеры полагали, что большинство из слияний состоятся (как потом и случилось), но в их портфеле эти сделки были не главными. А если все они сорвутся, как произошло со сделкой с Ciena Corporation, то, по подсчетам, убытки LT могли составить полмиллиарда долларов, что ныне было недопустимым и безрассудным риском
[201].
В то же воскресенье, вечером, Розенфелд позвонил Уоррену Баффетту и застал его дома, в Омахе. Розенфелд завоевал доброе отношение Баффетта в 1991 году, после скандала с Мозером, когда Розенфелд усердно работал над выводом Salomon из кризиса и способствовал восстановлению доброго имени этой компании. Теперь Розенфелд рассчитал, что лучше всего предложить имевшийся у LT портфель арбитражных сделок по слияниям Баффетту. Миллиардер любил масштабность и прежде занимался рисковым арбитражем. А благодаря расширяющимся спредам цены были привлекательными.
Баффетт выслушал внимательно и отреагировал быстро: пока он не участвует в арбитражных операциях по слияниям и не собирается в ближайшее время заниматься этим бизнесом. Никаких продаж. Впрочем, он проявил любезность и спросил, не может ли быть полезен чем-нибудь еще. Розенфелд же думал только о продаже
[202].
На следующий день, 24 августа, партнеры начали обзванивать потенциальных кредиторов. Они располагали обширным кругом избранных знакомых, блистательными послужными списками и столь же блистательной репутацией, поэтому могли обратиться к любому Крёзу современности. Грег Хокинс через приятеля, работавшего в фонде у Джорджа Сороса, устроил деловой завтрак для Меривезера с Соросом и Стэнли Друкенмиллером, главным стратегом миллиардера. Сорос, коварный беглец из коммунистической Венгрии, и Меривезер были полной противоположностью друг другу. Сорос каждой порой источал то, что указывало на его восточноевропейское происхождение. Следующий формальностям и одеревенелый, похожий на седеющую сову, он имел склонность к философствованию. Меривезер был неформальным, непретенциозным выходцем со Среднего Запада, где-нибудь в уличной толпе его вполне можно было принять за страхового агента. В инвестиционной политике Сорос и Меривезер придерживались разных стилей. Меривезер и люди из LT видели рынки как стабильные системы, где цены двигались вокруг некой центральной точки разумного равновесия. «У меня было другое понимание»
[203], – отметил Сорос. Спекулянт Сорос представлял рынки как органические и непредсказуемые сущности. Он знал, буквально чувствовал, что взаимодействовавшие с разворачивающимися за их пределами процессами и отражавшие их рынки вряд ли можно было считать стерильными или абстрактными системами. Как он объяснял, «сама мысль о том, что рынок соответствует нормальному распределению, ложна. Вне рынков постоянно возникают явления, предвидеть которые на основании прежнего опыта невозможно». Россия, где фонд Сороса только что потерял 2 миллиарда долларов, была одним из примеров именно таких «явлений», и их профессора не могли описать кривыми своих графиков.
* * *
Меривезер спокойно, но убедительно доказывал, что рынки, на которых работает LT, скоро начнут быстро расти; для очень богатых людей эти рынки открывают огромные возможности. Сорос слушал бесстрастно, но Друкенмиллер забрасывал Меривезера вопросами. Он чуял возможность быстрого восполнения убытков, понесенных Соросом в России. Наконец Сорос отважился сказать, что, пожалуй, готов инвестировать 500 миллионов в конце августа, то есть через неделю, если LT за это время сумеет восстановить свой капитал еще на 500 миллионов долларов.
