– Мы потеряли половину капитала, – ответил Меривезер.
– Вам конец, – произнес Маттоне так, словно этот вывод не нуждался в объяснениях.
Впервые Меривезер выглядел встревоженным:
– О чем ты говоришь? У нас все еще есть два миллиарда. У нас есть половина необходимой суммы – ее дает Сорос.
Маттоне грустно улыбнулся:
– Когда теряешь половину, люди рассчитывают, что, возможно, ты потеряешь и вторую половину, и начинают раскачивать рынок против тебя. Они не собираются «закатывать» [рефинансировать] твои сделки. Тебе конец.
Вскоре после визита Маттоне Меривезер и Макенти отправились выпить в местный трактир, который приглянулся Меривезеру и другим мигрантам с Уолл-стрит. Потягивая свой любимый джин с тоником, Меривезер взглянул на друга и сказал совершенно бесцветным голосом:
– Ты был прав.
Шейх посмотрел на Меривезера.
– Надо было послушаться тебя, – добавил Джей-Эм.
* * *
Позднее аутсайдеры будут комментировать сплоченность партнеров, но она была единственным приемлемым способом поведения. Чем глубже они проваливались в трясину, тем меньше им хотелось общаться с посторонними и тем теснее они смыкали ряды. На какое-то время удалось подавить разочарование и резкие антипатии, избегать взаимных упреков и обвинений. Угрюмые и решительные, они появлялись в офисе на рассвете и работали допоздна, словно их физическое присутствие само по себе могло остановить убытки компании. Они часами вели разговоры по телефону, пытаясь ликвидировать позиции, заискивая перед старыми инвесторами, соблазняя новых, парируя атаки банкиров. Розенфелд и Лихи старались поддержать моральный дух компании, говоря служащим: «У нас все будет хорошо. У нас большие объемы ликвидных средств. Мы привлекаем новые средства. Просто нам придется стать чуть меньше – наши риски слишком велики». Партнеры постоянно уединялись в конференц-зале, где всегда были опущены шторы, скрывавшие происходящее от любопытных глаз, и в обстановке секретности подробно обсуждали свои проблемы. Их заседания казались нескончаемыми. Когда они выходили из конференц-зала, сотрудники пытались что-нибудь узнать, но партнеры практически не отвечали на эти вопросы, даже вопросы собственных служащих. До предела уязвленный Хилибранд проходил через толпу спрашивающих так, словно ничего не слышал.
* * *
К последней пятнице августа LT так и не могла удовлетворить условия, поставленные Соросом, а большинство воротил Уолл-стрит, которые были способны выписать чек, находились за городом на отдыхе. Изо дня в день LT теряла десятки или сотни миллионов долларов, ежедневно и на протяжении многих недель – до тех пор, пока в пятницу не мелькнул единственный просвет. Продолжая надеяться вопреки очевидности, Меривезер сделал еще одну серию телефонных звонков.
Один из звонков был Дэну Наполи из Merrill Lynch, которого Меривезер спросил, когда, по его мнению, прекратится это кровотечение, словно Наполи или кто-нибудь другой мог это знать. Затем Джей-Эм позвонил Сицильяно. Управляющего UBS он застал в Токио.
– Есть ли в твоем банке кто-нибудь, кто хотел бы инвестировать? – поинтересовался Меривезер. – Цена этих сделок определена неправильно. Полагаем, у нас огромные возможности. – Сохраняя самообладание, Джей-Эм добавил: – В LT уверены в том, что компании фактически удалось мобилизовать новые средства на миллиард долларов.
Впрочем, UBS и так уже был крупнейшим инвестором LT.
– Вы должны 25 % этой суммы, – сказал Сицильяно.
Джей-Эм холодно парировал:
– Мы должны больше 45 % этой суммы.
Сицильяно был ошеломлен. Его очень интересовало, кто это решился рискнуть и вложить деньги, из которых возник первый миллиард. Он был уверен, что, во всяком случае, это сделал не он.
В субботу, 29 августа, Меривезер позвонил Эдсону Митчеллу, финансисту из Merrill Lynch, в 1993 году сыгравшему решающую роль в мобилизации начального капитала фонда. С тех пор Митчелл перебрался в Лондон, где стал руководить глобальными операциями Deutsche Bank на рынке облигаций. Не могли бы Митчелл и Deutsche Bank мобилизовать капитал для LT сейчас? Митчелл ответил, что вряд ли.
На этом список друзей Меривезера исчерпался. Когда вам необходимы деньги, Уолл-стрит безжалостна.
В понедельник, 31 августа, в последние часы месяца, государственные финансовые органы Гонконга, приобретавшие акции на местных биржах, внезапно прекратили поддерживать рынок. Ячейки еще одной страховочной сетки оказались слишком большими. Цены на гонконгской бирже упали на 7 %, что спровоцировало панику на Уолл-стрит. Индекс Доу – Джонса обрушился на 512 пунктов, то есть на 6 %, в результате чего средний уровень индекса опустился до отметки 7539 пунктов. С середины июля индекс упал на 19 %. Министр Рубин, только что вернувшийся с ловли лосося на Аляске, попытался успокоить рынки заявлением о том, что американская экономика здорова. Эти слова лишь усугубили таинственность происходящего обвала, ибо информационных поводов к заявлению такого рода не было. «The Wall Street Journal» опубликовала «разочаровывающий индекс настроений управляющих покупками в Чикаго», являвшийся объяснением, почти комичным по своей тривиальности. Заметив, что «в целом нет покупателей, которые наращивали объемы приобретений»
[216], газета была близка к истине. Экономика действительно была здорова, но финансовые рынки оказались перегружены задолженностями и перенапряжены. Вся Уолл-стрит впала в растерянность. Хладнокровные, лишенные эмоций трейдеры, действовавшие по моделям Мертона, исчезли, словно их никогда и не существовало. Теперь ими овладела паника.
Рынки, на которых работала LT, понесли особенно крупный ущерб. Волатильность акций зашкалила за 30 %. Доходность по казначейским обязательствам упала, что привело к еще большему расширению спредов. Спреды по облигациям инвестиционных займов рывком пошли вверх и за последний день августа выросли со 133 пунктов до 162! На самом деле это был всего лишь расчетный показатель, поскольку на рынках облигаций в тот день ничего не продавали и не покупали. Рынок облигаций фактически закрылся; никто не мог что-либо продать, даже с гигантскими убытками. Это было как после взрыва бомбы: трейдеры пялились на свои мониторы, а на них было черным-черно. Найти покупателей оказалось просто невозможно. «Тридцать первое августа было уникальным днем, – рассказывал Кертис Шамбо, специалист Credit Suisse First Boston по стратегиям на рынке облигаций, – сделки заключались лишь по облигациям нескольких выпусков, приходилось гадать, каких именно и где их искать». Для фонда, желавшего облегчить свое бремя, месяц закончился кошмаром, какой только можно вообразить: рынок облигаций перестал существовать.
* * *
