Старая подмосковная дача на станции Узловой, где ВСЕ ЭТО даже не начиналось – существовало, было…
Книжка с затертой обложкой, которую ОН дал…
Цыпки на руках, слезы в подушку…
Слезы обиды, жгучей зависти…
Стриженые газоны…
Бронированный «Мерседес»…
Совещание Совбеза при вспышках телекамер…
Ракета, уходящая ввысь из пусковой шахты…
– Платье новое? Я что-то не видел, – Жуковский покосился на жену.
– Давно купила, забыла, наверное, показать.
– Я не видел. Ничего, Алешка оценит.
– Послушай, Вовка… если у тебя опять такое настроение, мы могли бы не ездить, – сказала Оксана.
– Не ездить? А ты разве отказалась? Ты же с ним сегодня разговаривала по телефону. Вот бы и…
Он снова ждал, что она ответит. А она отвернулась. И опять ушла в себя. Погрузилась, как в омут, в грезы. Жуковский прибавил газа. Ну вот, а он мчится туда на вороных, к нему и везет ее – свою жену, сам везет, лично, как холуй-шофер, а она…
Он хотел взять кредит в банке на покупку кухни, а она сказала, что денег даст взаймы Алексей. Потом грозилась, что, если он не займется своими нервами, своей психикой, не будет посещать психотерапевта, она переедет жить к Алексею вместе со своей матерью и дочкой. Третьего дня примчалась шпионить за ним в Калашный переулок к офису Деметриоса – там ли он, не манкирует ли сеансом.
Она что же, держит его за полного психа? За конченого придурка? Она смеется над ним? Быть может, ОНИ ВМЕСТЕ смеются?!
– Осторожнее, сбавь скорость.
– Я сам знаю, не учи.
– Там же пост ГАИ, оштрафуют.
Он сбавил. Они ехали по Рублево-Успенскому шоссе.
ОН ЕДЕТ К НЕМУ. И САМ, КАК ХОЛУЙ, ВЕЗЕТ ЕМУ СВОЮ ЖЕНУ, КОТОРАЯ ДАВНО УЖЕ ДУМАЕТ ТОЛЬКО О ТОМ, КАК БЫ…
Это было как озарение, как удар молнии. Словно некая сила сконцентрировалась, собрала всю свою мощь и выстрелила вверх, разорвав оболочку. А оболочкой был он сам.
Дома-дворцы по обеим сторонам шоссе. Как все это не похоже на те старые дачи его детства в заросших, запущенных садах на станции Узловой. И шоссе не похоже на тропинку, ведущую мимо пепелища к оврагу в лопухах, к тем жалким развалинам, серым камням, поросшим мхом.
Дома-дворцы исчезли, пропал и указатель – поворот на Усово, – пропало и затерянное где-то там, в сосновом бору Ново-Огарево, все пропало, исчезло, будто и не существовало этого никогда. Жуковский увидел себя со стороны: щуплый тонконогий десятилетний шкет несется что есть духу по тропинке, ныряет в овраг. Руки в цыпках, коленки в зеленке, желтые сандалии. Сердце колотится в груди – назойливый неугомонный Барабанщик.
Сердце – Барабанщик… Смелый, благородный, гениальный…
Со дна оврага тянет сыростью, прелью и мертвечиной. Но он не должен ничего бояться. Разве это не слова его брата? Он не должен бояться. Он не боится – уже не боится.
Щель в серых камнях, хитрый детский тайничок и там что-то спрятано, завернутое в лопухи. «Браунинг» с выщербленной рукояткой, в котором шесть патронов, всегда шесть, а седьмого не хватает, потому что…
Потому что это уже было раньше – в детстве, в заросшем ничейном саду, в старой, зачитанной до дыр книжке, будет и сейчас – снова и снова.
Он берет «браунинг», сжимает рукоятку. Поднимается в полный рост. Сердце-барабанщик, впору прикрыть его ладонью, чтобы билось потише, да рука занята.
Он поднимается. На дачной тропинке фигура. Силуэт. Человек оборачивается.
Такое знакомое лицо, такое родное, ненавистно родное…
ВЫСТРЕЛ!
– Тут же направо надо повернуть.
Жуковский крутанул руль. Реплика жены, поворот руля и…
ОН ЖЕ СТРЕЛЯЛ В НЕГО. ТОЛЬКО ЧТО – ТАМ…
ОН УБИЛ ЕГО.
– О чем ты думаешь, Вовка, едва поворот не пропустил. – Оксана вздохнула.
– Интересно, дорогая, о чем ты думаешь.
– Я слежу за дорогой, а ты как слепой.
Оксана лукавила. За дорогой и она не следила. А если и подсказывала мужу, то лишь машинально. Мысли ее были далеки от всего, что проносилось мимо за окном авто, далеки и от того, что ждало там, впереди.
Она вообще себя не узнавала. С ней творилось что-то совершенно невероятное. Сколько лет они прожили вместе? Господи, она забыла. Как познакомились? Она и это забыла. Как влюбились друг в друга, как жили, как строили дом? Она не помнила, не помнила, даже не хотела вспоминать.
Она всегда хотела своему мужу только добра. И вот и это стало неважным, отошло на второй план. Вот он рядом, за рулем, а она… она, отвернувшись, даже не может вспомнить его лица, потому что в ее памяти, в ее мыслях, внутри ее – другой образ.
«Странное какое имя… Гай…»
«Я могу вас подвезти?»
Неужели с этого все началось? С двух фраз. Неужели ЭТО начинается вот так – с нескольких слов, со случайной встречи, взгляда, соприкосновения рук. Она же прежде никогда, никогда…
Нет, что лукавить, порой она думала о чем-то подобном. Например, когда звонил старший брат мужа Алексей. Такой человек, такой человек! Любая бы, наверное, задумалась бы. Шанс изменить жизнь в корне. И он ведь очень тепло к ней относился, она видела, чувствовала. Возможно, это что-то большее, чем просто родственная приязнь, семейные связи… И вот и это тоже вдруг стало неважным. Брат мужа Алексей: среднего роста, седина на висках, интеллект, талант организатора и стратега, лицо в сетке морщин, как печеное яблоко…
А тот, другой…
Она вспомнила, как Гай привез ее в свой спортивный зал на Павелецкой. На дверях висела табличка – закрыто, обычные клиенты в этот день отсутствовали. В зале для фехтования Гая ждали трое здоровенных бритых молодцов. Оксана не поняла, кто это такие, то ли ученики, то ли клиенты совсем другого сорта. Гай церемонно усадил ее на стул у стены, а сам вышел. Оксана чувствовала себя как на инопланетном корабле. Она приехала с ним сюда, в этот зал, а в подобных заведениях собирается, занимается, тренируется одна только мафия – она почерпнула это из газет, из молвы.
Четверо бойцов вышли с оружием, затянутые в кожаные рыцарские колеты, словно сошли с экрана исторического фильма. У Гая в руках было два клинка. Оксана не поняла – то ли сабли, то ли мечи. И он встал один против трех. Господи, что это была за схватка! Какой бой… Оксана вскочила со стула, всплеснула руками, потом стала кричать, подбадривать, пугаться, замирать… Он бился один против троих, и клинки были как молнии в его руках. Где он научился такому?
Наступая на своих противников, Гай был беспощаден. И они были беспощадны к нему. Оксана увидела кровь – клинок вспорол кожу. Но один против трех, он не уступал, не сдавался, теснил… В зале стоял густой тяжелый запах мужского пота. Ноздри Гая раздувались. Вот он выбил клинок у одного из противников, ударом свалил другого и начал теснить третьего. Удар, еще удар, стон, лязг стали…
