– Слушай, я не…
– «И она повернулась и помахала рукой под башней с часами…»
– Что?
– Стихи. Между прочим, мои, только что сочинил.
– Женя, я люблю своего мужа. Очень люблю.
Он созерцал Минина и Пожарского.
– Мой как бы день рождения, – сказал он, – можно отметить в баре, во-он на той улице.
– Ты слышишь, что я сказала?
– Я не глухой. Это значит, нам незачем больше встречаться. Понял.
Говоря все это, он все так же ненавязчиво вел Катю за собой – на Никольскую, запруженную туристами и шопоголиками.
В уютном баре в тесном переулке, примыкавшем к Никольской, было, однако, почти пусто. Над стойкой работал телевизор. Катя вспомнила: всего неделю назад они сидели вот так с Драгоценным. Темная дубовая стойка, бокалы над ней, телевизор, футбол дурацкий.
Она была со своим мужем, а сейчас…
Ермаков – совершенно посторонний, неделю назад она и не знала о его существовании. Поцелуй там, на мосту…
«Принцесса Диана и ее любовник Доди Аль-Файед погибли 31 августа 1997 года в автокатастрофе в Париже. Процесс закрыт – присяжные английского суда решили, что виноват пьяный водитель, но есть и другая версия: Диана и Доди были убиты британской секретной службой „МИ-6“».
Телевизор над стойкой показывал новости. И новостью дня была годовщина смерти принцессы Дианы.
«Версия заключается в следующем: мотоциклист – агент „МИ-6“ обогнал в туннеле их „Мерседес“ и ослепил водителя с помощью стробирующего источника света. Потеряв управление, машина ударилась о столб. Сценарий убийства Дианы основывается на свидетельствах бывшего агента „МИ-6“ Ричарда Томлинсона, порвавшего с секретной службой, которому этот план напомнил план „МИ-6“ по несостоявшемуся покушению на жизнь Слободана Милошевича во время первого югославского кризиса, впоследствии Томлинсон был найден мертвым в своей квартире…»
– Катя. – Ермаков поднял бокал с коньяком.
И ТАМ ТОЖЕ БЫЛ МОТОЦИКЛИСТ…
Из всего, что бормотали новости, Катя вряд ли слышала и половину, но упоминание о мотоциклисте словно ужалило ее мозг.
«И там тоже был мотоциклист. А мы своего мотоциклиста не ищем. Как же это старший лейтенант Должиков оплошал – говорит, что не разбирается в марках мотоциклов…»
– Женя, а ты умеешь ездить на мотоцикле? – спросила Катя.
ОН ВЕДЬ ТОЖЕ ФИГУРАНТ ПО ЭТОМУ ДЕЛУ, РАЗ ЗАТЕСАЛСЯ В ПАЦИЕНТЫ ДОКТОРА, В ОКРУЖЕНИИ КОТОРОГО УБИВАЮТ…
– Умею, мальчишкой гонял. Эй, – Ермаков окликнул бармена, – сделайте потише, а?
– Жаль принцессу Диану.
– Поедем сейчас к тебе.
– Нет, ко мне мы не поедем.
– Предпочитаешь, чтобы нас вот так стол разделял? А если я скажу, что мне плохо?
– Я не лекарство.
– Ты мне нравишься.
– Я не лекарство… Ты не хочешь со мной просто поговорить?..
– Через столик в баре? О чем?
– О том, что произошло. Ведь что-то случилось, я же чувствую. А вдруг я смогу тебе помочь?
На мгновение Кате показалось, что он готов открыться, поделиться с ней. Но – лишь на мгновение.
– Ты не сможешь мне помочь.
– Но я…
– Не захочешь. – Ермаков залпом выпил свой коньяк.
Глава 24
Недолгое счастье секретарши
– Я вам говорю: у него НОВАЯ! Елена Константиновна, вы не видели их лица. Я только взглянула, сразу поняла: новая пассия. И какая, видели бы вы ее – дылда длинная. В совершенно невозможной красной панаме какой-то, улыбается как кукла – вроде смущена, а сама… И возраст, она старше его. А он, Гай, господи, как он может, что он делает с нами!
Надежда Петровна Лайкина, секретарша и страж спортклуба на Павелецкой, крепче прижала к уху мобильный. Понедельник начался для нее нерадостно, неудачно. Она явилась на работу как обычно. Гай приехал ближе к обеду. Был он молчалив, в зал едва заглянул. Ему кто-то позвонил, и он заметно заволновался. Сказал, что должен срочно уехать. Верная Надежда Петровна ждала его улыбки, как ждут солнышка в ясный день. После того, что «было между ними» в пятницу… После того, как она там, в зале, перевязывала ему, полуобнаженному, рану, полученную в ходе поединка… Все выходные, все ночи Надежда Петровна маялась от неразделенной любви к своему прекрасному хозяину. Ездила на рынок – маялась, готовила нехитрый обед – пылала, читала «Джен Эйр» – хлюпала носом… Прекрасный хозяин… Гай… пусть бы даже в этом чертовом поединке клинком ему отсекли ухо, выбили глаз – она бы любила его и такого. Пусть бы он загремел в аварию на своем мотоцикле и лежал бы потом в ЦИТО – бледный, страждущий, она бы заменила ему и жену, и сиделку, и друга, и «утку»…
Как он улыбнулся ей там, в зале для фехтования в пятницу, когда она бинтовала его руку, вспыхивала, краснела как девочка. Как он улыбнулся и сказал: «Спасибо, Надя, у вас чудные духи». Это было польское лавандовое мыло, которое Надежда Петровна купила в «Пятерочке». Но его улыбка, в которой читалось нечто большее, чем просто мужская благодарность… Дьявольская нежность…
Правда, при всем при этом присутствовала как бельмо на глазу эта дура в красной шляпе, которую Гай называл Оксаной. Новая пассия хозяина (куда вот только старая – Лолка-проститутка подевалась?). Этого Надежда Петровна не знала. И незнание заставляло ее сходить с ума от ревности вдвойне.
После того как Гай уехал – неизвестно куда, – Надежда Петровна оседлала телефон. Ее доклад жене Гая Елене Константиновне был, как бы это сказать поточнее… Нет, нет, она не получала за свои доносы мзду от жены хозяина. Она никогда бы не опустилась до того, чтобы рассказывать ВСЕ ЭТО про Гая за деньги. Доклад был чем-то вроде жертвы, чем-то вроде мазохистской пытки. Отчаянно ревнуя Гая к жене, Надежда Петровна делилась с ней своей ревностью, своей ненавистью ко всем остальным особам – любовницам, пассиям и просто женщинам, которым хозяин, ее прекрасный неуемный хозяин оказывал внимание.
– Что было там, в зале? – спросила Елена Константиновна.
– Он так перед ней выставлялся, приказал вызвать этих трех остолопов из ЧОПа, ну, своих учеников лучших, и такой с ними поединок закатил, вы себе не представляете. Я думала, они прикончат друг друга. Точнее, он – их, куда им против него, даже троим… Он же у нас непобедимый… Такой бой, такой бой, я стояла в дверях, у меня сердце чуть не разорвалось от страха. А она, эта его НОВАЯ, только визжала, руками махала. Что за дура, и ради такой дуры он готов был…
– А дальше что было? – оборвала Елена Константиновна.
– Его ранили. Я же говорю – увидела: он в крови. Бросилась к себе, слава богу, у меня аптечка всегда наготове. Он разделся…
– Разделся?
– Снял… ну снял с себя… Я стала обрабатывать рану, – голос Надежды Петровны дрогнул, – остановила кровь, смазала порез… он даже не охнул, он ведь такой мужественный, такой терпеливый… А потом я его перевязала.
