— Кого?
Иванова отвернулась.
— Никого. Вы ошибаетесь, — сказала она мягко. — Ваша профессиональная сверхпроницательность и то, что «не дает» промашек с женщинами, на этот раз вас подвели.
Колосов поднялся. Ах ты пышка, так ты еще и коготки показываешь, царапаешься!
— Так, значит, говорите, Калязина и близко к клеткам не подходила. Игнорировала шимпанзе ваших, — сказал он, меняя тему. — Мне вот в прошлый раз Званцев тоже близко запретил подходить. Хотя, — он уже направлялся к дверям, — я б не утерпел, запрет нарушил. Милейшие зверюшки. Я б и погулять их на травку выпустил, а то сидят как в карцере.
— Так и было раньше, — Иванова вздохнула. — Пока не произошел тот инцидент.
— Какой инцидент?
— Когда Хамфри бросился на бабу Симу. С ним что-то случилось. Он ведь совсем ручной был. Цирковой. Никогда ничего подобного себе не позволял.
Глава 8
МАМА, МАМОЧКА…
Гречко занялась подготовкой к опознанию, а Катя и Сергеев, не мешкая, двинули к родителям Кораблина на Речную улицу.
— Значит, со мной? Прежние времена решила вспомнить? — спросил Сергеев. — Не забыла, как мы с тобой за Костей Слесаренко гонялись, ну, который нумизмата в Братеевке обул на все его антикварные и юбилейные сбережения.
Катя помнила все распрекрасно — было такое дело четыре года назад, когда она еще работала следователем в Каменске.
— Мальчик этот, Стасик, насколько я помню, жил со старшим братом и матерью, — напутствовала их Ира. — Брат — так, беспутный, полнейшая пустельга. А мать — трудяга. На «Новаторе» монтажницей вкалывала. Я вместе со Строевой, помнится, обыск у них в квартире делала, так этот Стасик, ему лет семь тогда было, прямо по пятам за нами ходил. Видите ли, любопытно ему было, как тетя-следователь работает. Потом, когда брат уже у нас в ИВС сидел, тоже наведывался ко мне: передачки приносил — белье, сигареты. Тихий такой, словно мышонок. Брата, по всему видно, любил очень.
— А мать? — спросила Катя. Ира пожала плечами.
— Я ее только раз и видела, когда допрашивала насчет старшего сына. Она простая, ну, обычная совсем. Все только о работе, о работе.
— Что ж, черт, возьми, эта простая ребенка-то своего не хватилась? Ведь его четверо суток дома нет! — выходил из себя Сергеев. — Она закладывала?
— Нет, вроде не похоже было, — отвечала Ира.
На Речной улице, словно гигантские спичечные коробки, среди зелени тополей и лип теснились хрущевки-пятиэтажки, выкрашенные в салатовые и небесно-голубые цвета. Имелся здесь и старый запущенный двор с покосившимся «грибком» и развалившейся песочницей.
У дома с булочной на первом этаже Сергеев остановил машину.
— Квартиру Ира не помнит, ничего, нам сейчас гор-справка информацию выдаст. — Он уверенно направился к группе старушек, сидевших на лавочке у подъезда. Вид у них был как у галок на заборе — любопытный и выжидательный.
Кате сразу вспомнился садистский стишок о том, как какая-то старушка «недолго мучилась в высоковольтных проводах». Особенно ее умиляла в этом стишке строчка о «поджаренном брюшке».
— Гражданочки, где у вас тут Кораблины проживают? — осведомился Сергеев.
Старушки переглянулись.
— В сорок шестой квартире, — ответила одна в цветастом байковом халате и белом платочке.
— А вы хто ж Любови нашей будете? — поинтересовалась другая — в толстой вязаной кофте. («И как не испечется! В такую-то жару!» — подумала Катя.)
— А мы, бабушки, родственники. Дальние, — ответил Сергеев, направляясь в подъезд.
— Хахаль ейный, — скрипнула старушка, поясняя мысль другим — более глухим и недогадливым товаркам.
— Хахаль? А вторая-то хто ж? Эта, в длинной юбке, на каблучищах?
Катя поняла, что обсуждают ее, и поспешила следом за начальником Каменского розыска.
Сорок шестая квартира располагалась на пятом этаже под самой крышей. Сергеев долго звонил в обшарпанную дверь. Наконец за ней послышалась какая-то возня.
— Кто? — спросил заспанный женский голос.
— Милиция. Откройте, пожалуйста.
Прошло минуты две. Затем дверь приоткрылась. В щель выглядывала всклокоченная женщина, придерживавшая на полной груди расходившийся полосатый халат.
— Вы Любовь Кораблина?
— Ну. А что?
— Где ваш сын?
— Как где? Срок отбывает. Он сбежал? — ее глаза округлились.
Катя отметила, что женщина — босая, и еще, что у нее под халатом явно ничего больше нет. Заметил это и Сергеев, засопел.
— Я спрашиваю вас о вашем младшем сыне. О Стасике. Женщина дернула плечом.
— Где ж ему быть? Во дворе небось шлындрает. На скулах Сергеева заиграли желваки.
— Когда он ушел из дома?
— Да позавтракал и ушел.
«Вот те на, Ира-то обозналась, шли, значит, впустую», — подумала Катя и невольно вздохнула с облегчением: слава богу, что этот Стасик жив.
— А вы почему не на работе? — сухо спросил Сергеев.
— Любань, кто там? Чего надо? — За спиной женщины зарокотал хрипловатый баритон, и возник его обладатель — низкорослый, кряжистый и волосатый мужик в застиранной майке и весьма нескромных плавках.
— Из милиции тут, Коля.
— Ну? — Колян уперся в Сергеева мутноватым взглядом. — Штой-то?
— Вот отчего мы не на работе, интересуются, — хихикнула женщина.
— А мы в отпуске. В бессрочном. Что ж, это теперь властью запрещается? — Колян оттер Кораблину татуированным плечом. — Зарплату не плотят, зато личной жизнью жить дают. Ну, что надо-то?
— Вы кто такой? — спросил Сергеев.
— Прохоров Николай. На слово поверите или паспорт предъявить?
— Войти позволите? — Сергеев шагнул вперед.
— Отчего ж. Только на «корочку» вашу взгляну прежде. Он долго и придирчиво изучал удостоверение Сергеева, наконец сказал:
— Ишь ты, май-о-ор. Ну, майор, заходи — гостем будешь, пузырь поставишь — хозяином станешь.
Катя хотела было пройти следом за Сергеевым в полутемный коридор, как вдруг сбоку открылась дверь сорок пятой квартиры. В щель высунулась белобрысая головка — мальчишка лет восьми смотрел на Катю снизу вверх.
— Вы к кому, тетя? — спросил он тоненько.
— К Стасику Кораблину.
— А его нет.
— А где же он? Во дворе гуляет? Мальчишка шмыгнул курносым носом.
— Его мать из дома выгнала.
Катя наклонилась, снизила голос до шепота:
— Ты точно знаешь?
— Ага. Он колбасу какую-то съел и банку кокнул с огурцами. Так его дядя Колян выпорол, а он его водку в унитаз вылил. Ну, чтоб в расчете быть. Тогда мать его выбивалкой по голове и вон. Я все видел и слышал. Он сказал, что больше домой не вернется.
