Ей вспомнился и другой «делопут» — Вадя Кравченко. Вчера, когда она, еле живая от усталости, добралась из Каменска, она застала его у себя, мирно похрапывающим в кресле перед включенным телевизором, где шла трансляция Олимпийских игр из Атланты. На полу возле кресла стояла батарея пустых пивных банок: видно было, Вадя вовсю наслаждался отпуском, данным ему Чучелом. На жалобные сетования Кати он реагировал сухо:
— Слишком поздно домой являетесь, мисс. — С минуту глядел на экран, где жилистые спортсменки, похожие на породистых лошадок, бежали марафонскую дистанцию, а затем глубокомысленно изрек: — Интересно, что почувствует мужик, если трахнет приятную даму средних лет — вон ту блондиночку, например, только что отмахавшую полный марафон? Будет ли какая-нибудь разница в объективной реальности, ma cher
[1]
, данной нам в ощущении?
Катя поддала носком туфельки пивные банки. Кравченко поймал ее за руку, поцеловал, затем притянул к себе.
— Такое амбре, Вадим Андреевич, прямо ничего человеческого, сплошной «Тюборг», — запротестовала она, вырываясь.
— Пиво не нравится, да? Вот привереда! — он томно вздохнул. — Ну ничего, сейчас отобьем амбре. Вот этот аромат тебе по вкусу, я знаю. — И не успела Катя оглянуться, как он сграбастал со стеллажа флакончик туалетной воды «Живанши», забытый ею утром, выдернул пробочку и опрокинул его себе в рот.
Подобные штуки дурного тона Кравченко откалывал, либо когда был под сильными шарами, либо когда явно не в духе. Катя не стала разбираться. «Живанши» ей было безумно жаль.
— Ты звереешь от безделья, — сказала она. — Займись, дружок, делом. Позвони завтра своему Павлову, передай вот этот телефончик. И завтра же можете отправляться в Братеевку к Караваеву, он вам дачу покажет.
— К Лешке? — Кравченко знал опера так же давно, как и Катя. — О, это всегда пожалуйста. Я вот только забыл, какой коньяк Леша любит — дагестанский или армянский? Что мы там пили в прошлый раз?
Утром, перед тем как Катя ушла на работу, Кравченко забрал телефон в постель и начал названивать Павлову и Мещерскому.
— Князюшка тоже поедет, — сообщил он. — Ему твои менты роздых дают. Тайм-аут для самообразования в языке барба. Так он там напереводился со своих экзотических наречий — еле языком ворочает.
Катя, впрочем, подозревала, что в плохой дикции Мещерского виновато не только его профессиональное усердие, но и хлебосольство Петрова: начальник отдела по борьбе с наркотиками умел ублажать ценные кадры.
* * *
Она вспоминала все это под монотонное бурчание Колосова в телефонную трубку, как вдруг кое-что заставило ее прислушаться и вникнуть в смысл беседы повнимательнее.
Никита звонил Ивану Егорову — начальнику экс-пертно-криминалистического отдела Новоспасского ОВД.
— Вань, вот тот след, что изъят с убийства Калязиной, ты уже занимался им? — спросил он.
— А что тебя интересует? — По голосу Егорова было ясно, что тот торопится. — Слушай, у нас оперативка тут у самого…
— Погоди секунду. Там этот босяк, ну, Челкаш этот… ну, ты что-нибудь о самом следе мне сказать можешь? Это срочно.
— Что? Та-ак. Негативный изолированный след. Вдавленный на мягком грунте. К сожалению, сильно деформированный, к тому же основательно размытый, несмотря на все наши старания. Тот, кто его оставил, видимо, поскользнулся. Проехал всей стопой по грязи.
— Для идентификации он пригоден?
— Не думаю. Там ведь не менее двенадцати родовых признаков требуется. Столько не наберем. О том, кто его оставил, можно сказать, что он среднего роста. Это все, пожалуй.
— Значит, Вань, если я приведу подозреваемого, ты не сможешь сравнить его следы и…
— Вряд ли, я же сказал.
И тут Колосов задал свой вопрос, который так удивил Катю:
— А ты точно уверен, что это след человека!
— То есть как? — Егоров хмыкнул. — А чей же еще? Марсианина, что ли?
Колосов помолчал.
— Вань, я так понял: полной уверенности, ну, этих двенадцати родовых признаков у тебя ведь нет, так?
— Ну и что? Чей же это след может быть, как не человеческий? — Егоров кашлянул. — Ну ты, Никита, даешь, где-то вчера хорошо время проводил. «Алька Зельцер» принимай, помогает… говорят.
— Да подожди ты! Шуточки еще свои… Этот след похож на человеческий, так?
— Естественно, — Егоров говорил терпеливо, как заботливый отец, беседующий со своим умственно отсталым сыном.
— Но на все сто процентов сказать, что это человеческий след, ты, ввиду отсутствия ряда признаков, не можешь, так? — настаивал Никита.
— Я же сказал: след деформирован, смазан. Из него мало что выжмешь.
— Ну ладно. Спасибо, Вань. Извини, что задержал.
— Эй, послушай! А чей след ты хочешь там обнаружить? Но Колосов уже повесил трубку.
Чей след! Скажешь, о чем думаешь все эти дни, — засмеют в главке. Или на комиссию пошлют — провериться: шарики за ролики не зацепились ли у начальника «убойного»? А то вместе с экземой от «нервов» и не то еще наживешь. Лучше уж пока помолчать.
Он вздохнул и выжидательно взглянул на Катю. А той только этого и надо было. Она взахлеб начала рассказывать ему обо всем, что вчера удалось сделать в Каменске. Колосов смотрел на нее, а в голове его вертелось давнее, детское: «Сорока-сорока, кашу варила…»
— Я после оперативки с Сергеевым свяжусь, — пообещал он. — Хоть здесь стронулось с нуля, и на том спасибо.
— Никита, а что там за след такой? — спросила Катя.
— Это по убийству старушки в Новоспасском.
— А почему нечеловеческий! — прошептала она, испуганно округлив глаза. — А чей же он?
Колосов сел, сцепив крепкие кулаки, уткнул в них подбородок. Сказать ей? Так она сразу туда кинется. Сенсацию будет из ничего лепить. Нет, лучше подождать.
— Чей след? — повторила она капризно. — Ты уснул, что ли?
— Тут так просто не объяснишь, Кать. Ты ведь этим делом прежде особо не интересовалась.
— Мало ли! Теперь вот интересуюсь. Ты меня заинтриговал.
— Я и сам заинтригован.
— Ой, Никита!
— Что — ой? Я ж говорю, тут надо начинать с самого-самого начала.
— Ну так начни!
Он взглянул на часы.
— Оперативка сейчас, я пошел.
Катя поднялась с сожалением: вот так всегда он, как лис, вывернется, когда информацию давать не хочет.
— Значит, ты теперь заинтересовалась? — спросил Колосов, закрывая кабинет. — Ладно. Может, это и к лучшему. Смеяться не будешь?
— Я? Над кем?
