— А мне сказали, — Катя выпрямилась, — что ты и говорить-то со мной не станешь.
— Мы уже говорим. А почему тебе так сказали?
— Потому что вы — Свободный Народ. А Свободному Народу не черта слушать чужих. И Акела так говорит.
Предводитель медленно перекинул ногу через руль. Поднялся. Он был чуть ниже Кати. Немного — на полпальца всего.
— Пойдем, — сказал он и начал спускаться по отлогому откосу к реке.
Потом они стояли у самой воды.
— Тебя как зовут? — спросил он.
— Екатерина.
— Зря ты, Екатерина, это все…
— Что?
— Все, — он пожал плечами. — Вот это самое.
— Может быть. Наверное. — Катя смотрела на реку.
— Почему ты ко мне-то…
— Обратилась? Потому что знаю: ты — это ты. И они, твои стайники, или как там у вас, тоже это знают.
— Но мне ничего не известно. Про Зеленого. Жуки вон больше порассказать могут.
— Они не хотят. Все вы не хотите.
— Да я не знаю ничего! — Он снова полез за сигаретами, не нашел и только похлопал по карманам безрукавки.
— А мне все равно больше не к кому обращаться. Стасика нашли на свалке. Он пришел или его привезли туда. Никто не видел, что там произошло. И потом шел дождь… проливной… Мне просто не к кому больше идти.
— Но почему ко мне? Ты меня даже не знаешь.
Катя окинула его взглядом.
— Не знаю почему. Но мне показалось, — она готовилась сказать то, что хотел, должен был хотеть услышать тот, кто вбил себе в голову, что он похож на героя «Бойцовской рыбки», и всеми силами старался не разочаровать других в этом обманчивом сходстве, — когда я услышала про Свободный Народ, я и действительно подумала…
— Что?
— Что вы — Свободный Народ.
Байкер усмехнулся.
— От этого, — он сунул руку в карман и вынул пригоршню мелочи, — да. Не могу, к сожалению, сделать красивый жест и порвать, как пижон, пополам сто баксов — нету таких денег. Но в пределах суммы… — он царским жестом швырнул мелочь в реку. — От этого дерьма я и они свободны. Точнее, пытаемся быть свободными. Но от другого — нет.
— От чего?
Он снова усмехнулся.
— Значит, ты хочешь, чтобы я тебя защищал?
— Да.
— От кого?
— От того, кто убил мальчика. И не только меня.
— Но почему я?
— Потому что ты.
Он потер подбородок.
— Между прочим, я этого пацана видел только однажды.
— Когда?
— Чиль как-то братана и его сюда привозил, давно, весной еще.
— И что было?
— Ничего. Щенок готов утопиться, чтобы укусить луну в воде, — он пожал плечами. — Я не помню его… почти не помню…
— А он тебя запомнил. Бредил тобой, хотел вместе с тобой на мотоциклах вот под этой самой луной… Ты забыл, наверное, каким ты сам был лет пятнадцать назад?
— Семнадцать. Я был пай-деточкой. Ходил в музыкальную школу, пиликал на скрипочке, зубрил уроки.
Теперь улыбнулась Катя.
— Как ты их всех держишь… В прежние времена из тебя вышел бы чудный пионервожатый. Стая… Как там все у вас начиналось? «Было семь часов знойного вечера в Сионийских горах…» Так?
Байкер звонко расхохотался.
— Не совсем. Но близко.
— А кого вы бандерлогами зовете? — полюбопытствовала Катя. — Ведь наверняка кого-то, а?
— Тех, кто в телевизоре.
— А милиция — это, по-вашему, наверное, рыжие псы Декана?
— Почти угадала.
— Ну, выходит, я — сука. Легавая или как там у вас…
Он смотрел на нее. Долго смотрел.
— Ладно, — сказал, как отрезал. — Ладно. Понял. То, что просила, — получишь. Но я не знаю. Понимаешь ты? Если это кто-то из… Ну, в общем — ладно. Наши дела — это наши дела. Я сказал, ты поняла.
— Я поняла, — покорно согласилась Катя. — Еще один вопрос можно?
— Какой?
— Почему ты всем этим занимаешься? До сих пор, в твои-то годы… мотоцикл — это даже немодно сейчас. Байкеры — немодно ведь, все прошло, «Безумный Макс» там, и вообще. Что-то другое ведь сейчас, ну я не знаю…
— Мне нравится жить так, — он присел на корточки, поболтал рукой в воде. — Теплая. Грязно только тут, все за… А на мотоцикле я от всей этой грязи могу уехать так далеко, как мне понравится. И потом, скорость… это надо почувствовать. Мои родители знаешь кем хотели меня видеть? Зубным врачом. Зубодером. А я дал деру с третьего курса. И из дома тоже — сел на мотор, и гуд бай, бэби. В задницу весь этот дирол с ксилитом. Вот так. Бродяга — это ведь тоже стиль жизни, разве нет? Негигиенично только. Вот что меня убивает. Я все же в белом халате ходил.
— А где ты теперь живешь?
Он указал рукой на луну. Жест явно был позаимствован из арсенала Микки Рурка. Катя отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
— Я все поняла, — сказала она. — Но как я узнаю, что ты…
— Жук все к училке с Победы клеится? Это про нее ты там говорила?
— Про нее.
— Она знает, как тебя найти?
— У нее мой телефон.
— Ну и славно. Пойдем-ка, — он поднялся и направился туда, где их поджидала стая.
— Отвези ее куда скажет, — приказал он Жукову. Катя надела шлем, снова взгромоздилась на мотоцикл: ну как же на нем все-таки неудобно — держаться не за что, ноги болтаются.
— Так в костыльные войска загремишь, — усмехнулся предводитель. — Кто ж так ездит? Надо вот как, — и, быстро взявшись за Катину ногу, он согнул ее в колене и положил на бедро впереди сидящего Жукова. — Вторую тоже сюда. И крепенько ножками его обними. Наши дамы ездят только таким макаром. Ну что, Чиль, нравится тебе?
Байкеры захохотали, загудели, засвистели. И под эту полунасмешливую-полуодобрительную какофонию Катя и отбыла восвояси.
Когда стих треск их мотоцикла, Акела обвел взглядом своих сотоварищей и задал вопрос, немало удививший бы Катю, если бы она его услыхала:
— Кто из вас видел Крюгера? Смех оборвался.
— Ну? Я, кажется, вас спрашиваю?!
— Никто! Ты че? — вякнул кто-то из темноты. — Ты ж сам запретил с ним… Мы что, закона не знаем?
— Никто? Значит, никто. Хорошо. Так слушайте: я хочу знать, где он сейчас, — отчеканил Акела. — Вы поняли, чего я хочу? Или мне повторить по слогам? — И в голосе его было что-то такое, от чего на повторении никто не рискнул настаивать.
* * *
