— Все, Нинель Григорьевна, завтра последний день буду я вам тут мешать, — сказал он, прощаясь вечером с Балашовой. — Почти закончил уже, осталось совсем немного.
— А я к вам привыкла, Сереженька, жаль, что вы нас покидаете. Ну ничего, зато вот как вернетесь из Африки, да с фильмом, да с ворохом интересного материала, тут мы снова и свидимся, — она небрежно потрепала его по руке. — Я вам, голубчик, ключ от кабинета завтра у вахтерши оставлю. А то у нас тут содом и гоморра предстоит, можете меня и не застать.
— А что будет завтра, Нинель Григорьевна?
— Деньги получаем, — старушка презрительно усмехнулась. — Подачки одного зарубежного фонда. Есть такой доброхот за океаном. Гранты это все теперь у них называется. Вот на эти гранты мы кое-как и сводим концы с концами. Деньги уже поступили на счет, мне сегодня из банка звонили. Завтра с Виктором получать поеду. Слава богу, он согласился меня проводить в банк. Специально с дачи приедет. А то я боюсь — такие деньги, как везти одной? Хотела, чтобы Ольгин получил, так нет — доверенность директором на меня оформлена как на исполняющую обязанности. Так что придется вот с телохранителем… Завтра все тут у нас появятся, кто, естественно, не в командировках, не в отпуске. Ведь это такая редкость теперь — деньги, да еще наличные.
— Да, Нинель Григорьевна, в нынешние времена деньги надо брать, и, как говорится, немедленно, — пошутил Мещерский. — Иначе не достанется ничего.
— До перестройки зарплату платили день в день двадцатого числа, — заметила Балашова строго. — И попробовал бы кто-нибудь опоздать. Так бы взгрели в обкоме, небо бы с овчинку показалось. Дело бы завели по саботажу и в лагерь с приветом. А что? Виноват — так отвечай. А теперь некому жаловаться стало.
— Ну, кроме бога.
— Я в бога не верю, Сереженька. Во времена моей молодости это было немодно. А по нынешним, как вы метко выразились, временам вера — это слишком дорогое удовольствие.
Мещерский не нашелся что возразить. Он спускался по переулку к Новому Арбату, тихо насвистывая: «Мы красные кавалеристы, и про нас…»
Сумерки сгущались.
Глава 36
В ЧЕТВЕРГ ПОСЛЕ ГРОЗЫ!
Наутро в четверг Мещерский проспал и поэтому явился в Музей антропологии, палеонтологии и первобытной культуры уже в двенадцатом часу. Ночью над Москвой пронеслась сильная гроза. В парке на Болоте над Яузой сломало две липы. Мещерский, разбуженный раскатами грома и частой дождевой дробью по крыше, вспомнил, как в детстве их домработница тетя Клава говорила ему, что такая вот июльская гроза зовется воробьиной. «В такие ночи, голубок, черт воробьев меряет: кого? убить, а кого отпустить».
И, шествуя утром через парк к троллейбусной остановке у Каменного моста, он невольно ловил себя на том, что высматривает в траве под деревьями птичьи трупики. К счастью, гроза не принесла с собой душегубства; и все воробьи Болота, живые и невредимые, бойко чирикали на деревьях, радуясь теплу и солнцу.
В вестибюле института он задержался возле старой вахтерши — та с упоением судачила с кем-то по телефону.
— Марья Петровна, тут мне ключ должны были оставить от двести седьмого кабинета. Будьте добры, поищите.
Вахтерша зажала трубку плечом и начала шарить нa столе.
— Ох, что ты мне толкуешь-то про нее! Я ее наперед всех вас тут знаю, слава богу, двадцать пятый годок тут сижу, — скрипела она кому-то! — И всегда она жадна была, а на старости лет и совсем. А ей ли скаредничать? Ей ли скопидомничать? У ей и первый муженек в начальниках ходил, а уж второй вообще: ахтер или дирижер, что ль? Она с ним почитай цельный мир обпутёшествовала. Ну и денег само собой… Привезла, да… Ну, что пропало, а что и нет… У таких не пропадет. А чтоб каку копейку внучку: на, мол, игрушечку либо пальтишечко новенькое — так не дождесся от нее. Не родной потому что. Брезгует, что ль, им, не пойму? Наши-то и то все удивляются. Он? Нет, он все сам, не помогает она ему. Считай, что и не признает мальчонку… Я и говорю — жадна. А ведь туда-то не возьмешь с собой, все тут останется… Вот вам ключик, держите.
Мещерский направился к лестнице. Вахтерша все кого-то честила в телефон. Кого — догадаться было нетрудно: Балашову. Речь, судя по всему, велась о ее нелюбви к усыновленному Павловым ребенку. Мещерский давно уже это подметил, но не считал себя вправе говорить с приятелем на эту, видимо, больную для него тему.
В коридоре ему попалось сразу несколько новых лиц, что было весьма необычно: он уже привык к гробовой тишине пустынных музейных залов. Навстречу промаршировал на негнущихся тощих ногах какой-то парень в очках и обвислом свитере с подсученными рукавами. Затем просеменила старушка с пачкой документов и калькулятором — видимо, бухгалтерша. Увидел Мещерский и двух разговаривающих на лестнице старичков. Одного, на протезе — заведующего лабораторией Пухова, — он видел на поминках у Балашовой. А вот другой, долговязый, худой, словно жердь, с копной легких седых волос, был совершенно незнаком ему.
— Где Нинель Григорьевна? — послышалось вдруг позади. Мещерский обернулся и увидел низенького бритоголового крепыша в яркой рубашке навыпуск и мешковатых серых брюках. Вопрос его адресовался Пухову.
— Утром видел, а сейчас не знаю. У себя, наверное. А вы, Олег, поспешайте, поспешайте. Деньги полчаса как привезли, выдают в сто восемнадцатом, — ответил бодро старичок. — Я уж сподобился. Одни мелкие купюры дали, ну что ты, мать моя начальница, будешь делать!
Во время этой короткой беседы в коридоре появился новый незнакомец — приятный смуглый брюнет с щегольскими латиноамериканскими усиками, одетый в голубые джинсы и такую же куртку. При виде его бритоголовый коротышка словно окаменел. Румяное лицо его вытянулось от тревожного изумления, а рот стал похож на щель почтового ящика.
— Ты… Это ты? Ты как тут очутился? — прошептал он, заикаясь. — Костька… Тебя выпустили, что ли?
Брюнет густо покраснел и быстро оглянулся.
— Пойдем, надо поговорить, — сказал он хрипло. Коротышка хлопал глазами.
— Ну же!
— Пойдем, конечно, только…
Они скрылись за дверью одной из аудиторий. Мещерский проводил их недоуменным взглядом.
Перед тем как засесть за работу, он решил разыскать Павлова. Может, тот еще не ушел? Он обнаружил его в комнате, смежной с бухгалтерией, в дверях которой толпился народ: в основном все пожилые. Оказалось, что вместе с грантами на научные исследования и зарплатой выдавались и какие-то пособия ветеранам войны и труда — бывшим сотрудникам института.
Павлов сидел на краю сдвинутого к окну стола и названивал по телефону.
— Салют телохранителю! — приветствовал его Мещерский. — Что, нашел новую работу? У Вадьки еще хлеб отобьешь.
Павлов молча пожал ему руку и снова завертел диск.
— К себе в офис прорываюсь. То занято, а то вдруг нет никого. Вымерли, что ли, все, как мамонты?
