Одним из ранних примеров этого служит битва при Фермопилах, которая случилась в 480 году до н. э. Воспользовавшись преимуществом, которое обеспечивали высота и труднопроходимая пересеченная местность, несколько тысяч греческих солдат на протяжении трех дней удерживали огромную армию персов, нанесли врагам серьезный урон и погибли, героически сражаясь. Греки проиграли Фермопильское сражение, однако ослабили персидскую армию и в конце концов отбили нападение. Начиная от библейского царя Давида и до Вьетконга (Национального фронта освобождения Южного Вьетнама) история изобилует примерами, когда слабые и плохо вооруженные стороны не сдавали позиции, отбивали атаки более крупных противников, а то и одерживали над ними победу.
В XX веке мастерами такого метода ведения военных действий зарекомендовали себя Че Гевара и Хо Ши Мин, а также Мао Цзэдун: разработанная им партизанская тактика во время гражданской войны в Китае помогла установить в стране коммунизм. Размышляя о том, чем партизанская война отличается от обычной, Мао обнаружил, что у них совершенно противоположные требования в том, что касается размеров и координации действий. “В партизанской войне, – писал Мао, – главную роль играют мелкие боевые подразделения, которые действуют независимо ни от кого, и не следует им мешать”. В традиционной войне, напротив, “командование централизовано… Все подразделения и поддерживающие войска должны действовать в высшей степени скоординированно”. В партизанской войне подобное командование и контроль “не только нежелательны, но и невозможны”
{159}.
На языке современного военного дела партизанские войны и есть “нерегулярные” и “асимметричные”. Нерегулярные, потому что их ведут стороны, которые, хотя и вооружены, не являются традиционной армией. А асимметричны они потому, что силы противников неравны, так же как их численность, оружие и военная техника. В наши дни нерегулярные и асимметричные конфликты стали нормой. Например, в Афганистане 430 тысяч солдат афганских и коалиционных войск оказались неспособны сломить сопротивление талибов, которых было в 12 раз меньше. В самый разгар кампании в Ираке, в октябре 2007 года, более 180 тысяч солдат союзных войск и почти 100 тысяч иракских силовиков сражались всего с 20 тысячами боевиков.
Примерно то же самое происходило в Чечне: в 1999–2000 годах, во время так называемой Второй чеченской войны, 22 тысячи боевиков, сражавшихся за независимость республики, в течение пяти месяцев отражали нападения свыше 80 тысяч хорошо вооруженных солдат российских войск. В конце концов российской армии удалось взять верх и восстановить контроль над территорией, но лишь после жестокой кампании, в результате которой погибли десятки тысяч мирных граждан и более 5 тысяч российских солдат
{160}.
В Африке и Юго-Восточной Азии действуют десятки новых и старых группировок повстанцев – от Господней армии сопротивления в Уганде до Исламского освободительного фронта моро на Филиппинах. Растет число военных конфликтов, вызванных не защитой определенных территорий, а идеологическими, криминальными, религиозными или экономическими причинами, которые не имеют границ. Из всех войн, которые пришлись на 1950-е годы, лишь малая доля была между государствами и негосударственными вооруженными формированиями. А вот в 1990-е годы таких уже большинство. В 2011 году тогдашний заместитель министра обороны США Уильям Линн заявил, что боевые действия эволюционируют от “интенсивных, но краткосрочных” к “затяжным”
{161}.
Малочисленные боевые единицы все чаще оказываются более боеспособными: по крайней мере, им удается выполнить свои политические задачи и при этом уцелеть. Политолог из Гарварда Айван Аррегин-Тофт проанализировал 197 асимметричных вооруженных конфликтов в разных странах мира в 1800–1998 годах. Асимметричными их можно назвать в том смысле, что между воюющими сторонами наблюдалось существенное неравенство с точки зрения численности населения и боевой мощи. Аррегин-Тофт выяснил, что предположительно “слабая” сторона в почти 30 % случаев выигрывала войну. Этот факт примечателен сам по себе, однако еще удивительнее, что с течением времени количество таких примеров увеличивалось. За последние два столетия “слабые” побеждали все чаще. Между 1800 и 1849 годами слабые стороны выиграли всего в 11,8 % случаях, тогда как между 1950 и 1998 годами – уже в 55 % случаев. Это значит, что само представление о войне перевернулось с ног на голову. Раньше считалось, что побеждает тот, у кого больше огневая мощь. Теперь же оказалось, что это не так
{162}.
Отчасти это происходит потому, что в наше время применение грубой силы превосходящей стороной – например, беспорядочные бомбардировки и обстрелы мирного населения во время Второй мировой войны, пытки, которые французы применяли в Алжире, или точечная ликвидация вьетконговцев во время операции “Феникс” во Вьетнаме – считается политически неприемлемым. Аррегин-Тофт утверждает, что в некоторых случаях применение грубой силы (например, спорная во многих отношениях операция “Феникс”) оказывается эффективным, поскольку позволяет отбить и предотвратить непрямые атаки партизан. Однако если отсутствует прямая угроза существованию более сильного государства, в особенности демократического, в котором общественность внимательно следит за военной политикой, такая стратегия оказывается политически нежизнеспособной. Как сказал мне генерал в отставке Уэсли Кларк, ветеран Вьетнамской войны и бывший верховный главнокомандующий объединенными вооруженными силами НАТО в Европе: “В наши дни командир дивизии может непосредственно контролировать вертолеты огневой поддержки, которые находятся в 30 или 40 милях от поля боя, и пользоваться тем, что мы называем «полным превосходством» (то есть контролем над воздушным, земным, морским, космическим и киберпространством). Но многое из того, что мы делали во Вьетнаме, сейчас мы уже не можем себе позволить. Техники стало больше, а легитимных вариантов действий – меньше”. “Успехи” российской диктатуры в Чечне или жестокое истребление “Тигров освобождения Тамил-Илама” на Шри-Ланке – вот кровавые примеры того, какой ценой в наши дни сильная держава может одержать победу над стойким, хотя в военном отношении более слабым противником.
Исход асимметричных войн все чаще определяют политические факторы, и это объясняет рост числа самых мелких сторон-участников конфликта – террористов. С тех пор как мир впервые услышал о терроре (во время Французской революции и диктатуры якобинцев, продлившейся с сентября 1793 по июль 1794 года), само понятие “террорист” претерпело существенные изменения. Государственный департамент США признал около 50 групп “иностранными террористическими организациями”, но в действительности их раза в два больше, и численность их варьируется от нескольких десятков участников до нескольких тысяч. И то, что отдельная личность или небольшая группа лиц с помощью акта насилия способна изменить ход истории, было ясно задолго до того, как сербско-боснийский националист Гаврило Принцип убил в Сараево эрцгерцога Фердинанда, что стало поводом для начала Первой мировой войны.
