Глава 10
Упадок власти
Наполовину полон или наполовину пуст?
Я сознаю, что рассуждаю об упадке власти в тот самый момент, когда газетные заголовки кричат об обратном. Правительства разрастаются. Доходы и материальные ценности в какой ни возьми стране действительно все больше концентрируются. Средний класс в богатых странах сокращается, а невообразимые богатства принадлежат горстке людей. Лица и группы, обладающие значительными активами, используют их, чтобы приобрести закулисное политическое влияние. В США миллиардер от игорного бизнеса, управляющие хедж-фондов и крупные торговцы недвижимостью финансируют “суперкомитеты политической активности”, которые преследуют свои узкие цели или продвигают кандидатов, взявшихся защищать их коммерческие интересы. В России, Китае и многих других странах правят бал – где в переносном, а где и в прямом смысле – олигархи, стакнувшиеся с государственными чиновниками. Могущественные медиамагнаты используют свой вес, чтобы к ним прислушивались в президентских кабинетах. “99 процентов” ощущают себя обманутыми, ограбленными и порабощенными богатым и влиятельным сотым процентом.
Как же тогда может быть, что власть распадается, дробится, становится более эфемерной? И что власть имущие оказались в осаде? Дело в том, что, как мы уже показали в этой книге, носители власти сегодня ограничены жестче, чем прежде, держат ее не так прочно, как их предшественники, и пользуются ею меньшие сроки.
Например, Владимир Путин, стяжал, безусловно, огромную власть, но противоборство ему постоянно растет, и горизонт возможностей у него сузился по сравнению с первым президентским сроком и последующим периодом премьерства. Так же все думали, что банкиры, оказавшиеся на вершине после финансового кризиса 2008 года, встали у руля мировой финансовой системы надолго, однако не прошло и четырех лет, и кто-то из них лишился постов, остальные оказались под обстрелом после того, как обнаружилось их участие в ценовом сговоре (Barclays), сокрытие убытков (JPMorgan Chase), отмывание денег (HSBC), незаконные сделки с Ираном (Standard Chartered), использование инсайдерской информации членом совета директоров (Goldman Sachs) и другие грехи. Эти события не подорвали экономической мощи крупных банков, и банковское лобби по-прежнему имеет серьезный политический вес. Но отдельные топ-менеджеры лишились былого могущества, и банки, несомненно, более ограничены в свободе действий. Только самые наивные или безоглядно самонадеянные директора – и не только в банках – думают, что прочно сидят на своем месте. Экономическое неравенство, которое долго терпели, а в ряде стран даже приветствовали, сегодня попало в фокус общественной дискуссии во многих государствах. Повсюду, от Соединенных Штатов и Европы до улиц арабских городов и даже до Китая, мирному сосуществованию с неравенством – или, по крайней мере, молчаливому смирению с ним – приходит конец.
Как мы видели в предыдущих главах, сегодня многие области человеческой деятельности, в которых долго сохранялся закрепившийся набор доминирующих фигур, превратились в поля сражений, где окопавшихся бонз непрерывно осаждают и все чаще и чаще низвергают.
И это хорошие новости.
Приветствуем упадок власти
Среди несомненно позитивных аспектов упадка власти отметим либерализацию общества, расширение выборности и выбора для избирателей, новые модели социальной организации, новые идеи и возможности, оживление инвестиций и торговли, а также усиление конкуренции и его следствие – расширение предложения. Ни одна из этих тенденций не универсальна, и в каждом случае находятся досадные исключения, но в целом направление вырисовывается вполне отчетливо.
Например, в политике завоевание новых свобод происходит прямо на глазах: авторитаризм отступает. Конечно, освободительный подъем еще далеко не исчерпал себя. Каким-то странам (например, Китаю, Саудовской Аравии, Северной Корее, Кубе, Беларуси) еще предстоит его пережить, а где-то, как в России, он протекает мучительно медленно. И силы, расшатывающие тоталитарные системы, по-прежнему действуют на городских площадях, ставших символами “арабской весны”, и даже на улицах Тегерана, в китайском интернете и все более явно на улицах китайских городов, да и в других странах, где репрессивные режимы никак не хотят отпустить народы на свободу. В последнее время появляется все больше научных статей под заголовками типа “Почему Китаю придется демократизироваться”, объявляющих, что век автократии для этого гиганта заканчивается, и множатся предсказания о конце коммунистической диктатуры в КНР
{355}.
И почему нет? Почему Китай должен быть исключением? В большинстве стран концентрация политической власти заметно упала. В последние десятилетия мы видим небывалое число партий и фракций, успешно собирающих голоса, а действующие правительства как никогда прежде рискуют пасть, если не изменятся. Все меньше влиятельных политологов готовы, как еще в 1990-е в Азии, доказывать преимущества политической предопределенности и контролируемых переходов или пугать аудиторию, будто есть страны, недостаточно крепкие и устойчивые, чтобы вынести внезапную демократизацию
{356}. В 1970-е знаменитый ученый из Гарварда Сэмюэл Хантингтон рассматривал страны, освобождающиеся от колониального гнета и претерпевающие резкие социальные перемены, и связывал размах и скорость перемен с распространением насилия, мятежей, бунтов и переворотов. “Чтобы ограничивать власть, она прежде всего должна быть, – писал Хантингтон, – и именно власть дефицитна в тех обновляющихся странах, где правительства оказались в заложниках забывших родство интеллектуалов, буйных полковников и мятежных студентов”
{357}. Сегодня подобные идеи вряд ли где найдешь, ну разве что в официальной доктрине и в официальной прессе Коммунистической партии Китая, да еще у тех комментаторов, которые боятся, что уход со сцены ближневосточных диктаторов неизбежно откроет дорогу к власти еще более репрессивным и мракобесным диктатурам. Мы знаем, что в момент перехода к демократии нацию могут сотрясать политические конвульсии, и тогда она теряет управляемость, и в публике возникает ностальгия по прежнему авторитарному порядку.
Еще одна причина приветствовать упадок власти признанных тяжеловесов – это экономическая глобализация. Мелкие компании из далеких стран забирают долю рынка у корпораций, чьи названия известны всему миру; новые бизнес-модели, придуманные новичками, нокаутируют корпоративных гигантов. В восьмой главе мы приводили замечательный пример воздействия на власть революций множества, мобильности и ментальности: как импорт моделей венчурного инвестирования из Силиконовой долины во многих странах помог разбудить предпринимательские таланты и сформировать центры бизнес-инноваций там, где прежде ничто не располагало к их возникновению. Новые транснациональные корпорации возникают в странах, откуда ни одна крупная компания не ожидала появления потенциальных конкурентов.
