Он выпил, выплеснув водку прямо себе в горло размашистым жестом горького пьяницы. Рашид медленно последовал его примеру. Что-то в словах Алека Сивера больно его задело, неожиданно оказавшись созвучным собственным мыслям Рашида. Этот француз, пьяный или нет, во многом был прав. Человек без имени, с неизвестными мотивами, окруженный атмосферой секретности настолько, что даже в принадлежащий ему спортивный зал может войти далеко не каждый... В особенности это касается европейцев, и это действительно странно. Спорт для того и существует, чтобы о людях судили не по цвету кожи и вероисповеданию, а по тому, на что они способны, чего добились своим трудом и талантом. Спорт чужд любой розни, а ограничение доступа в спортивный клуб по расовому и религиозному признакам эту рознь, как ни крути, только разжигает...
– Давайте сузим тему. Я имею в виду, сами понимаете, терроризм, – продолжал говорить Алек Сивер. Он уже с заметным трудом ворочал языком, но твердо держался избранного курса. Рашид понял, что имеет дело с любителем поболтать о политике – именно поболтать, поскольку делать ее такие вот болтуны не могут, руки у них коротки. – Как вы, мсье Рашид, относитесь к международному терроризму? Только не говорите, что вы к нему не относитесь, я это уже слышал, благодарю покорно...
– Ну, как я могу к нему относиться? – сдержанно произнес Рашид, которому такой поворот темы, при всей его предсказуемости, очень не понравился. – Как всякий нормальный человек...
– Не надо! – с неожиданной горячностью воскликнул француз и, выставив вперед указательный палец, помахал им у Рашида перед носом. – Не надо прятаться за пустые слова! Что это значит – как любой человек? Кто это такой – любой нормальный человек? Я не знаю любых людей! Я не знаю одинаковых людей, мсье Рашид! У одного человека состояние в восемь миллиардов долларов, сделанное на спекуляциях нефтью, а у другого одна пара штанов, да и та с прорехой на заду, и оба они находятся в пределах того, что принято называть нормой. Третий считает, что террористов, особенно мусульманских, следует расстреливать на месте без суда и следствия, в то время как сам не прочь при случае сунуть кому-нибудь нож под ребро, отравить собаку соседа, которая мешает ему спать по ночам, а то и вовсе взорвать этого соседа к дьяволу вместе с его собакой, а заодно и со всей семьей... Но он-то, сами понимаете, не террорист! Он – нормальный человек, как вы и я, только немного нервный. Компрене ву? А четвертый...
– А четвертый, – глядя в темные линзы очков, которые француз не снял даже в помещении, произнес потерявший терпение Рашид, – в свой выходной день идет с семьей в недорогое кафе на побережье. Он видит на улице знакомого и выходит на минутку, чтобы переброситься с ним парой слов. И в это самое время какой-то фанатик, обвязанный поясом с тротилом и шарикоподшипниками, взрывает себя в двух шагах от столика, за которым сидят жена и две дочери этого четвертого. И после этого какой-то болтун пристает к нему с разговорами о терроризме!
Он замолчал, поняв, что говорит лишнее – вернее, уже наговорил.
– О, дьявол, – упавшим голосом сказал Алек Сивер. Казалось, он мгновенно протрезвел. – Черт меня возьми! Простите, мсье. Я не знал... Будь оно все проклято! Будь проклят мой длинный язык и эта моя одержимость терроризмом! Представьте, стоит мне только выпить лишнего, как меня начинает нести. Я говорю об "Аль-Каиде", о нью-йоркских башнях-близнецах, об этом одноглазом ублюдке...
– Каком одноглазом ублюдке? – вздрогнув, спросил Закир Рашид. Образ искусственного глаза опять, словно наяву, всплыл перед его внутренним взором.
– Я говорю об Усаме бен Ладене, – сказал журналист. – Об этом злобном джинне, которого американцы выпустили из бутылки себе на погибель. Вот вы, простите, говорили об обычных, нормальных людях... Если бы все обычные люди относились к этому кровавому подонку так же, как вы и я, он давным-давно перестал бы существовать.
– Гитлер, например, ни от кого не прятался, – заметил Закир Рашид. Ему было немного неловко из-за того, что он, вспылив, утратил самоконтроль и сказал то, чего говорить не собирался. Зря, зря он заговорил о своей семье, зря назвал этого симпатичного француза болтуном и, кажется, как-то еще... – Гитлер был европейцем, Гитлер был у всех на виду. Он залил кровью всю Европу, и толпы умных, образованных европейцев носили его на руках... То есть носили бы, если бы он им это позволил.
– А вот я иногда думаю, – задумчиво произнес француз, наливая себе и Рашиду водки, – что на самом деле никакого Усамы бен Ладена не существует. Американцы его просто выдумали как удобный предлог, чтобы бомбить кого вздумается и обносить своей колючей проволокой чужие нефтяные месторождения. На самом деле "Аль-Каидой", наверное, руководит какой-нибудь секретный отдел ЦРУ. На своих собственных граждан им плевать в такой же степени, как и на всех прочих, иначе они не затевали бы одну войну за другой...
– А как же телевизионные выступления бен Ладена? – возразил Рашид. Теперь перед его внутренним взором маячил не только искусственный глаз, но и все остальное; он вдруг вспомнил, что лицо хозяина клуба сразу показалось ему смутно знакомым, как будто он уже видел его, и притом не единожды.
– Я вас умоляю, оставьте! – отмахнулся француз. – Тоже мне, нашли аргумент – телевизионные выступления! Это при теперешнем-то уровне развития техники! Это при тех-то гонорарах, которые правительство США может заплатить любому актеришке, способному без ошибок прочесть пару страниц по-арабски!
Рашид выудил из пепельницы огрызок потухшей сигары и некоторое время возился и пыхтел, силясь его разжечь. Наконец это ему удалось, и он окутался густым облаком синеватого дыма. В комнате знакомо и резко запахло поздней осенью, когда во дворах и скверах жгут кучи опавшей листвы – сигары, которые курил Закир Рашид, были еще хуже его одеколона.
Журналист Сивер тоже закурил, выудив сигарету из лежавшей на столе мятой пачки. Ему хотелось не столько курить, сколько хоть немного перебить запах сигары. Водка его не пьянила, от нее только жгло в пищеводе и слегка поташнивало. Впрочем, корреспондент агентства "Рейтер" Алек Сивер не без оснований предполагал, что тошнит его не столько от водки, сколько от себя самого – от того, чем и как он в данный момент занимался.
– Я человек простой, необразованный, – нарушил молчание Закир Рашид. Вид у него был спокойный, почти торжественный и немного печальный. – В политике я разбираюсь слабо, вернее, совсем не разбираюсь. Даже в той политике, которую показывают по телевизору и разжевывают в газетах, не говоря уж о политике настоящей, закулисной...
– Ну, в ней-то вообще никто не разбирается, кроме самих политиков, – вставил журналист.
– Не знаю, наверное. Но мне кажется, что насчет бен Ладена вы ошибаетесь.
– Скорее, выдаю желаемое за действительное, – поправил Сивер.
– А зачем? – слегка удивился турок.
Журналист пожал плечами.
– Право, не знаю. Может быть, это у меня профессиональное. А скорее всего во мне говорит так называемая загадочная русская душа. Вечно ей хочется того, чего на самом деле нет. Именно так глядя на мир, мои уважаемые предки потеряли великую Россию, а сами из помещиков и офицеров превратились в парижских таксистов, константинопольских брадобреев и харбинских букмекеров.
