— Заявление юридически негоамотно составлено, — ответил он самым «скучным» из своих голосов, менять которые был великий мастак. — А проще сказать, брехня это собачья. Из того, что он там понаплел, бог знает какой вывод можно сделать. Караул, разбой среди бела дня, последнюю копейку с него, трудяга, злодеи вымогают, притесняют надежду отечественного бизнеса. Его всего-навсего тихо пугнули. А он в коленках слаб — сразу в штаны наложил. И пугнули-то за дело.
Колосов печально смотрел на пепельницу — конечно, самую что ни на есть пижонскую, в виде «адамовой головы». Порой ему дьявольски хотелось свистнуть этой заморской игрушкой прямо в непрошибаемый, медный Генкин лоб. Но…
— Мне поручено подключиться к операции. — Несмотря на воинственные мысли, тон его был самый елейный. — И оказывать вам всяческое содействие по этому делу.
Тон Обухова был елейней во сто крат:
— Руководство распорядилось, уже звонили насчет тебя. И мы верноподданнически взяли под козырек. Что ж, милости прошу к нашему шалашу. Подключайся. Только вот, коллега… Я удивлен, Никита! — Он произносил это «я удивлен!» тоном булгаковского Бегемота. — Что, неужели так мало дел своих, раз тянет на оказание помощи параллельной, структуре?
Колосов только покосился на него. С Генкой они знали друг друга еще с Высшей школы милиции. И он всегда был такой. А с тех пор, как его сначала «взяли на повышение в министерство», а затем «бросили на укрепление» в РУБОП, его и вообще на кривой козе не объехать. К тому же Обухов был чемпионом региона по боксу в тяжелом весе, баб красивых всегда у него водилось пруд пруди и язык искусно подвешен. Его порой не могло удержать в рамках даже гневливое и крикливое начальство, когда он заводился на совещаниях и начинал «подминать ситуацию под себя». Словом, этому типу было с чего задирать залихватски упрямый подбородок, рассеченный изящнейшей ямкой.
Лукавить и юлить с Обуховым по этому делу было бесполезно. Ибо Станислава Модина теперь вели сотрудники РУБОП — дела о вымогательстве находились в их компетенции. Куратор же от службы уголовного розыска, даже «подключенный к операции» по непосредственному распоряжению вышестоящего начальства, Мог по их зловредной прихоти попросту играть роль лоха, не получая практически никакой достоверной информации. А информация по Модину была необходима Колосову позарез. Но идти из-за этого на поклон к Генке Обухову было обидно аж до слез.
—Допереписываетесь, допереписываетесь вы, дохимичите. Грохнут мужика где-нибудь в подъезде завтра, и будет опять звону на всю область с новым «заказным», — зловеще предсказал он. — А дело об убийстве на нас будет висеть, не на вас. — Колосов поудобнее развалился на столе. — А меня, Геночка, такой расклад утомил до невозможности. Надоело мне, Гена.
— И поэтому созрело решение в корне, так сказать, пресечь безобразие? Самому засучить рукава? — Обухов прикурил сигарету. — Похвально, похвально. Я восхищен и смят.
— Мне нужен Модин. Понятно тебе? Он важный источник. Он знает то, что должен узнать я. И я узнаю. Любой ценой.
— Ну вот, уже теплее, коллега. Только это дельце никакого отношения к старо-павловским историям не имеет. Мы проверили по собственным каналам.
Колосов вздохнул: Генка Обухов по своей многокомпетентной должности знает все, что происходит в регионе. Его не проведешь.
— Он должен мне довериться. Потому что по этому делу с ним буду работать я, и только я. Независимо, по вкусу это тебе или нет. — Колосов встал. — Предлагаю сделку: в случае успеха всю цифру неубитого медведя — раскрытие будущее; задержание и тому подобное — отдаю на статистику вашего отдела. Черт с тобой, я не жадный, привык делиться. Для себя я оговариваю только его будущую информацию по тому вопросу, который меня интересует. Мне нужны его показания.
— Гипертрофированная скромность — не самый большой твой порок, вижу. Раскрытие успешное, задержание, ишь ты, — Обухов усмехнулся. — Вы там в отделе убийств от славы не померли еще, нет? Триумфаторы, борцы с криминалом несгибаемые… — Он виртуозно выругался, и это Колосова весьма позабавило. У Обухова можно было поучиться этим замысловатым непечатным конструкциям — второго такого «филолога» в родных органах было еще с фонарем поискать. Он видел что его предложение списать в случае удачного исхода операции «раскрытие дела» на свою статистику и тем повысить общий процент раскрываемости задело в твердокаменном сердце Обухова нужную жилку И правда, какая ему разница, кто будет пахать по делу — его ли сотрудники иди «приданные силы» из УУР» если все лавры в случае успеха достанутся только…
— Моя слабость, Никита, — Обухов улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок, — это мое мягкое и покладистое сердце. И кое-кто — не будем называть имен — это знает и беззастенчиво спекулирует, Ладно, поглядим, что из этих наших с тобой бесед получится.
— Поглядим. Но сначала я должен видеть заявление.
— Подлинник? — Обухов ухмыльнулся. — Любуйся. — Он извлек несколько листов бумаги из верхнего ящика стола.
Колосов, закурив, быстро пролистал их — аккуратненькая распечатка из компьютера, произведение, продиктованное исполнительной и преданной секретарше.
— И что же тут вас не устроило? — спросил он, дочитав до конца.
— Я же сказал: брехня с первой до последней буквы.
Колосов снова пробежал глазами заявление Модина. Ну и житуха пошла! Человек, который неделю находился под негласным наблюдением, шагу, как говорится, самостоятельно не мог ступить, спустя всего несколько дней после того, как «колпак» убрали, рысью бежит с заявлением в милицию о том, что «подвергся глубокому посягательству на свою жизнь и личную свободу».
В заявлении Модина Станислава Сергеевича рассказывалась мрачная гангстерская история о том, что 4 августа текущего года, примерно в 11 часов 30 минут, он, заявитель Станислав Сергеевич Модин, русский, 1948 года рождения, уроженец поселка Шахты Ростовской области, находился после, проведения совещания с персоналом принадлежащего ему акционерного общества «Орион», специализирующегося на продаже лакокрасочных изделий и стройматериалов, в своем рабочем офисе по адресу: Большое Загородное шоссе, 118.
«Внезапно, — патетически повествовало заявление, — в мой кабинет вломились четверо незнакомых мне мужчин и под угрозой оружия — пистолета неизвестной мне марки — похитили меня, заставив проследовать по служебной лестнице во двор предприятия, где насильно усадили меня в автомашину марки „джип“ черного цвета. В машине, — сообщалось далее, — на глаза мне была надета повязка, а на запястья — наручники. Незнакомцы привезли меня в какое-то помещение, где в течение нескольких часов подвергали меня возмутительным угрозам, подкрепленным демонстрацией огнестрельного оружия. Угрожали словесно бить меня и мою жену, если я немедленно не напишу им долговую расписку на сумму в триста тысяч американских долларов. Сломленный морально и физически, я написал таковую под их диктовку. После чего мне было предложено проехать ко мне и забрать эту сумму. Я возразил, что таких денег в наличии у меня нет, чтобы собрать их, мне потребуется минимум месяц. Они дали мне сроку три дня, пригрозив, что „лучше бы мне и на свет не родиться“ без уплаты этих денег. Воспринимаю их возмутительные угрозы как абсолютно реальные и осуществимые, представляющие непосредственную опасность для жизни, прошу правоохранительные органы принять соответствующие меры и оградить меня от вымогательств со стороны…»
