«Это было время, когда одному парню досталась территория, включавшая Сан-Франциско плюс весь Орегон, Вашингтон, Монтана и Айдахо, – вспоминал Хартнетт. – Он жил в своем автомобиле. В буквальном смысле. Он устанавливал одно из устройств в каком-нибудь офисе и потом должен был ездить туда, чтобы поддерживать ее в рабочем состоянии. Бедный парень голову себе сломал. Наступила зима, машина не хотела работать. Тогда ему пришлось сказать заказчику: "Держите с нами связь. Мы работаем сейчас над этой проблемой. Мы устраним неисправность". Конечно, он представления не имел, сможем ли мы когда-нибудь решить эту проблему, – ему оставалось лишь верить, что наши ученые и инженеры найдут выход».
Совершение сделки требовало иногда от заказчика большой решительности. Представительство Haloid в Бостоне располагалось в захудалом здании в непривлекательном районе города. Офис был освещен одной лампочкой, и большая часть мебели была сломана. Так как места было мало, отдельные части машины хранились в разных комнатах, и перспективному заказчику, которому хотелось увидеть весь рабочий цикл машины, приходилось пробираться сквозь ряды установленных друг на друга коробок вслед за менеджером, который переносил селеновую форму из одной комнаты в другую. Также беспокойной была реакция многих самых старых и самых надежных заказчиков Haloid. Они смотрели на модель А как на нежелательного конкурента для их фотостатов, ректиграфов и светокопировальных аппаратов, в которых использовалась светочувствительная бумага, производимая компанией Haloid. Джо Уилсон вынужден был дать этим заказчикам обещание, что они первыми получат возможность арендовать или купить оборудование Lith Master на своей собственной территории.
Эти и другие трудности вызывали сильное нервное напряжение у сотрудников Haloid. Хартнетт и Уилсон перенесли сердечные приступы в 1953 году – Хартнетт в возрасте пятидесяти, а Уилсон – в сорок три года. Уилсону приходилось терпеть скептицизм многих заказчиков и сотрудников, а также собственного отца и председателя правления компании, который не раз называл ксерографию «дурачеством» и имел привычку спрашивать ученых и инженеров компании, действительно ли они верят, что она будет работать.
Глава 7
Дом на холленбек-стрит
«Чем больше знаешь о ксерографии, – сказал мне как-то Боб Гундлах, – тем больше удивляешься, что она работает». Гундлах должен удивляться больше, чем кто-либо другой, потому что никто не знал об этом процессе столько, сколько знал он. Он получил 155 патентов, связанных с ксерографией, за все время своей карьеры в компании Xerox, которая началась в 1952 году и официально закончилась в 1995-м хотя время от времени он выполняет какие-то функции (обычно церемониальные) в Xerox. Он также не теряет связь с ксерографией, в основном консультируя другие фирмы.
Когда я в первый раз встретил Гундлаха на презентации модели 914 в Смитсонианском институте в 1985 году, он был одет как рассеянный изобретатель: на нем были голубые брюки, пиджак в голубую клетку, рубашка в голубую полоску и голубой галстук с нарисованной на нем большой птицей. Когда я виделся с ним совсем недавно, у него дома в пригороде Рочестера, он был одет как обыкновенный пенсионер, в джинсы, клетчатую рубашку и кроссовки. Он высокого роста, худой и физически крепкий. Он встает в полшестого или в шесть утра, пробегает полторы мили и подтягивается семь раз – эту программу он выполняет в течение десятков лет, – и, когда быстро передвигается по своей мастерской в подвале дома, он держится на ногах легко, как марионетка.
Гундлах родился в 1926 году в маленьком городишке, в нескольких милях от Буффало. «Я работал на ферме через дорогу, пропалывая лук, получая один доллар за восьмичасовой рабочий день – двенадцать с половиной центов за час, – рассказывал он мне. – Один из моих приятелей работал на другой ферме и получал десять центов за час, поэтому ему приходилось работать по десять часов, чтобы заработать свой доллар». Отец Гундлаха служил священником в немецкой реформатской церкви, которая имела многочисленные маленькие общины в верхних областях штата Нью-Йорк, и читал проповеди на немецком языке. Отец Гундлаха, которого звали Эммануилом, был химиком. Среди его изобретений были сигареты с ментолом, хотя он так и не запатентовал идею и не стал ее разрабатывать, а также крем Wildroot – средство для укрепления волос. Когда он изготовил первую партию крема, он упаковал его в тюбик, на много лет предвосхитив Brylcream. Однако его изобретение не понравилось руководителям фирмы Wildroot, на которой он работал; они посчитали, что он похож на зубную пасту. Вторая мировая война истощила национальные запасы спирта, основного ингредиента тоника для волос, выпускаемого фирмой Wildroot. Крем Эммануила не содержал спирта. Он добавил в него воды, так чтобы его можно было также разливать в бутылочки, и вновь предъявил фирме. На этот раз средство понравилось руководству. Вспоминая об этом через сорок лет, его сын запел у себя в кабинете песню (на мелодию, написанную совместно с Вуди Германом): «Лучше возьми крем Wildroot, Чарли, начни использовать его сегодня, немножко крема Wildroot, Чарли, от которого сбегут все девушки». Еще в юном возрасте Боб Гундлах провел однажды целое лето, стоя над большим чаном в Буффало и перемешивая крем Wildroot, предназначенный для всего света.
Немецкая реформатская церковь не отвечала настроениям Эммануила, и он со своей семьей присоединился к квакерам и вступил в квакерскую пацифистскую организацию, называемую Братство примирения. Боба призвали в армию сразу после окончания войны, после первого курса в Университете Буффало, и он провел целый год в лагерях Нью-Йорка и Теннесси для тех, кто отказался от военной службы по религиозным или политическим соображениям. После возвращения он окончил Университет Буффало, получив звание физика (перейдя с химического на физический факультет, как это сделал когда-то Честер Карлсон), и провел два года в аспирантуре, хотя так и не написал докторскую диссертацию. Сначала он никак не мог найти работу, потому что компании, в которые он обращался, не были заинтересованы в физиках, отказавшихся идти на войну.
«Однажды, когда я ехал на машине домой после собеседования, у меня кончился бензин, и я почти по инерции добрался до заправочной станции, – рассказывал он мне. – Я посмотрел через улицу и увидел вывеску с надписью "Durez Plastics Chemicals", и спросил работника заправки: "Как ты думаешь, они там берут на работу физиков?" А он сказал: "А кто такие физики?"» Гундлах пересек улицу, получил работу и поехал домой.
В Дюресе он работал в физической испытательной лаборатории. В 1952 году от своего старого товарища по Университету в Буффало Эрнеста Леманна он узнал, что небольшая, но интересная компания Haloid в Рочестере нанимает на работу. Он подал заявление и прошел собеседование с Гарольдом Кларком, главным физиком Haloid. Кларк был известен в компании тем, что на собеседованиях задавал кандидатам на должность необычные вопросы. (Одного он попросил сосчитать количество волос на голове среднего жителя Нью-Йорка.) Кларк устроил Гундлаху письменный экзамен по физике, с которым тот успешно справился, и предложил ему работу. Гундлах принял предложение после того, как Джон Уилсон, президент компании Haloid, дал обещание никогда не использовать его в работе над военными проектами. Уилсон также предоставил ему две недели отпуска в первый же год работы, чтобы он смог сопровождать отряд бойскаутов из бедных семей в летний лагерь. «После этого, – рассказывал мне Гундлах, – я бы сделал все что угодно для того, чтобы фирма процветала».
