Вскоре после поступления на работу в Haloid он и его жена Одри купили участок в Спенсерпорте, в пригороде Рочестера, и построили дом. «Дом стоил 2600 долларов, – говорил он мне, – и двенадцать рабочих поставили его за один день». Все слесарно-водопроводные работы и отделку дома он делал сам, и он сам сделал печь. «Мне нравится работать руками, – продолжал он. – Я убежден, что существует синергия ручного и интеллектуального труда, и что можно сделать множество научных работ с помощью клейкой ленты, веревки и резинки. Многие думают, что это за наука, если ты не используешь спектрофотометр стоимостью 200 тысяч долларов, но это не так, наука – это тщательное планирование эксперимента, постановка правильных вопросов и затем поиск ответов в направлении, открытом для удачи».
Когда Гундлах пришел работать в Haloid, то обнаружил, что большая часть ксерографических исследований ведется спонтанно, по случайному принципу. Отдел физики, в зачаточном состоянии, располагался не в современной лаборатории, а в тесном, старом здании на Холленбек-стрит, рядом с менее старым, но еще более обветшалым заводом Rectigraph, в довольно оживленном рабочем районе, который сейчас является внутригородским пустырем.
«Нужно было парковать машину за квартал и идти пешком, – рассказывал Гундлах. – Вместе с Эрни Леманном мы работали на чердаке, в комнате с покатым потолком, – так что встать во весь рост можно было только в центре комнаты. Там была группа, разрабатывавшая процесс проявления порошковым облаком, который был связан с созданием тумана из угольных частиц меньше микрона. Время от времени нам приходилось вентилировать проявочное устройство, забитое угольной пылью, и мы старались не делать этого по вторникам, потому что наша соседка в этот день сушила белье». Обедать физики ходили в дешевый, грязный ресторан в Арч-Холле, через улицу, или пробирались в кафетерий для сотрудников фирмы Kodak, где ученые из Kodak помогали им иногда решать проблемы, с которыми они сталкивались. (Один из будущих сотрудников Haloid прошел собеседование для поступления на работу в Haloid в обеденное время в кафетерии фирмы Kodak.) Во время перерывов у себя на работе они вылезали через окно на крышу пристройки во дворе, рвали ягоды с нависающих над крышей веток вишни и обсуждали научные проблемы, которые они пытались решить. Людей со степенью было мало, и организационная структура была крошечная. «У нас фактически не было заданий, в обычном смысле этого слова, – рассказывал потом один из них. – Я даже не помню, чтобы нам на протяжении многих лет когда-нибудь сообщили, сколько денег нам выделено по бюджету. С другой стороны, мы знали, что нам нужно делать: под первым номером была наша уверенность в успехе».
Свой первый патент Гундлах получил за изобретение, решившее проблему, с которой впервые столкнулся Отто Корнеи во время первых экспериментов в Астории и которая негативным образом влияла на качество отпечатков, получаемых на машине модели А и ее первых версиях. Ксерография давала хорошие результаты при воспроизведении тонких линий и печатных знаков, но изображения крупных плашек темного цвета выглядели сплошь линялыми, кроме кромочных участков. Причина была в том, что ксерографический эффект зависел от разницы электрических потенциалов между экспонированными и не экспонированными участками поверхности фоторецептора. По краям изображения эта разница была очень большой – разница между электростатическим зарядом в 700 вольт на (неразряженных) участках изображения и нулевым зарядом на (разряженных) пробельных участках. Однако между любыми двумя точками в пределах большой плашки разница потенциалов была очень маленькой – разница между 700 вольтами и 700 вольтами. Гундлах объяснил это так: «Это похоже на мяч, который скатится с плоского стола, только если его положить на самом его краю. В центре стола нет несбалансированных сил, воздействующих на мяч. Но на краях стола на него воздействует такая несбалансированная сила, и мяч может упасть». Машинописные и написанные рукой знаки и штриховые рисунки воспроизводились хорошо, потому что, в отличие от больших участков сплошного черного цвета, они были такими тонкими, что фактически все являлись краями.
Гундлах решил, что во время проявления изображения нужно установить непосредственно над фоторецептором и близко к нему заземленную металлическую пластину, благодаря чему между каждым участком изображения и этой заземленной пластиной будет создана разница потенциалов в 700 вольт. (Если продолжить аналогию Гундлаха с катящимся мячом, то это немного походило на стол, положенный набок.) Изобретение Гундлаха называлось тоновой тарелкой. Когда фирма решила создать ее, ответственный инженер сказал: «Мы выделяем на инструментальную оснастку около 10 тысяч долларов, так что я надеюсь, вы знаете, что делаете». Гундлах ответил: «Ну, я не знаю, как оно будет вести на производстве, но в лаборатории все работает хорошо». В итоге на производстве также все работало хорошо. «Производство тоновой тарелки стоило 23 доллара, – сказал мне Гундлах, – а Haloid получал за ее аренду по 10 долларов в месяц, так что через два с половиной месяца компания окупила каждую, а всего их было взято в аренду две тысячи в первый же год. Я никогда не занимался математикой, но несколько лет назад кто-то сказал мне: "Ты понимаешь, что ты сделал? Это окупило заработную плату всего физического отдела", которая в то время составляла что-то около четверти миллиона долларов в год. Этой суммы не хватило бы сегодня, чтобы покрыть зарплату одного вице-президента за один год, но в то время хватило, чтобы заплатить всем ученым».
В подвале у Гундлаха находился маленький кабинет. Там стояли шкафы с картотекой, лежали кипы газет и научных журналов, стол, компьютер, стул для Гундлаха и стул для кошки. Там же находилась загадочная штуковина, которую он смастерил из тюбинга для бумажных полотенец, деталей вешалки, травы из пластмассы и фанеры, а также несколько частей самодельной системы, с помощью которой Гундлах обогревал и охлаждал свой дом за 600 долларов в год. (Наиболее важными элементами системы являются тепловой насос и три тысячи футов подземного трубопровода.) Система обогрева и охлаждения – это лишь одно из его многочисленных не ксерографических изобретений; у него были также патенты на способ изготовления снега, солнечные часы без тени, необычайно удобный рюкзак, дешевый электростатический генератор на 20 тысяч вольт и другие вещи. Рядом с кабинетом находился чулан, в котором бумаги Гундлаха хранились по системе, которая хорошо, хотя и небрежно, защищала от корпоративного шпионажа, так как этикетки на большей части папок и конвертов не имели отношения к их содержимому.
В главном помещении подвала Гундлаха, в окружении беговых лыж и деталей газонокосилки, стояла старая машина модели D – прямой потомок «Окс Бокса», – выпущенная в 1953 году
[25]. Гундлах убрал бинокль и картонную коробку с пустыми бутылочками из-под таблеток, лежавшие наверху одной из частей машины, чтобы подготовить ее и показать мне, как она работает. Перед моим прибытием он отыскал (перебрав стопу пухлых бумажных папок в соседней комнате) сорокапятилетнюю селеновую пластину в приемлемом, по его мнению, состоянии. «Я не смог бы найти лучше», – сказал он, подняв ее, чтобы я мог ее осмотреть. Темная и тяжелая пластина была вставлена в деревянную раму, размером немного больше бювара у адвоката, похожа по виду на небольшую черную доску или плоский поднос для коктейлей. Селеновая поверхность была более тусклой, чем стальная, и более блестящая, чем сланцевая. «Видите, как ее отделали? – спросил он. – Она очень чувствительная, и, если к ней прикоснуться пальцами, она кристаллизуется. Кристаллы имеют розовый цвет. Ее можно чистить с помощью средства Брассо, но я не мог его найти – немного медной полировки, которая, я думаю, имеет избыточные абразивные свойства».
