— И кого же, Клим, ты изображал на сцене народного театра?
— Только романтические роли. Гамлета, например.
Думаешь, слабо? — Он усмехнулся. — А еще, чтоб вы знали, я играю на рояле, гитаре и аккордеоне. И танцую степ. Сюда даже ботиночки свои привез с металлическими пластинами. Но негде, негде развернуться здесь моему таланту. Тесно тут, в глуши, одаренному человеку. Душа размаха просит, сочувствия, понимания, любви, — говоря все это, он все выше и выше привставал на цыпочках, приближаясь к Катиному лицу.
— А Дергачев, наверное, был герой-любовник? — спросила она, отступая.
— Ну, его на характерные роли всегда брали. Он, чуть что, петь рвался. Но, увы, с голосом нашему Ивану крупно не повезло. Да и со слухом тоже.
— Он и сегодня Марте пел.
— Эта старая история. Он в нее с шестого класса влюблен по уши. После армии в какой-то момент он своего добился — вместе Они были. И довольно долго, пока она в университете на медицинском училась. Потом она его бросила.
— Почему?
Катюшин грустно щелкнул себя пальцами по горлу.
— Может, из-за этого. Ваня выпить не дурак, расслабиться. Ну, у него работа такая была: расслабляться порой просто нужно было, а то кранты. Он водолаз по профессии, спасатель. А может, потому, что… Короче, встретила наша Марта богатого дядю — этого вот Сукновалова. Влюбилась или сделала вид, что влюбилась.
Работу бросила в клинике, она врач была, как и ее отец покойный. Да у них все в семье врачи вот уже лет сто. Сукновалов ее сюда забрал. У него здесь бизнес налажен, особняк себе на косе отгрохал. А у Ваньки Дергачева что было? Комната в коммуналке — ему от бабки в наследство осталась — да зарплата спасателя.
А сейчас и той нет. Он за Мартой сюда последовал.
Жить, говорит, без нее не могу, видеть ее должен постоянно. У него над койкой, если хочешь знать, вся стена ее фотографиями увешана.
Тут Катя хотела было осторожно коснуться вчерашнего происшествия на колокольне, но Катюшин вдруг вернулся к прежней теме:
— Ладно, насчет убийства вроде бы ясно все. Дело теперь за малым — за чистосердечным признанием.
Расклад, как видишь, банальнейший — сорокалетняя скучающая мадам, богатый мафиозник-муж и красавчик-любовник. Как там было в школе по геометрии?
Сумма катетов равнобедренного треугольника всегда… Одним словом, прокуратура сама разберется, не заблудится. У меня прямо гора с плеч, а то и так голова пухнет, а тут еще некстати это убийство.
— А что, разве так много криминала тут у вас? — спросила Катя, Катюшин замолчал. Из дверей бара вместе с обрывками диско на веранду выкатилась шумная стайка молодежи от пятнадцати до восемнадцати.
— Все, мне пора. Почти одиннадцать, — звонко объяснила одна из девушек.
Подружки и приятели разочарованно загалдели.
— Ну, Света, ну договорились же — возвращаемся все вместе! — раздались недовольные голоса. — Ну что ты дергаешься? На автобус успеем.
— Мне мать сказала — не позже одиннадцати. Я и так уже опоздала. Вам ничего, а меня потом на неделю дома запрут.
— Да ты малолетка, что ли?
— Как хотите, а я на остановку. — Света тряхнула светлыми волосами и повернулась, чтобы идти.
— Смотри мимо пруда не ходи и на берег ни ногой, — насмешливо бросил ей вслед один из мальчишек. А второй, еле стоящий на ногах от обилия выпитого пива, зловещим сиплым голосом прошипел: «Водяной, Водяной, не плыви в волнах за мной». Все с хохотом подхватили что-то вроде детской считалочки:
«Обхожу я стороной в час недобрый, час ночной черный пруд и пляж морской!»
— Мне надо домой, ребята, — сказала, обернувшись, Света. — Ну, пока, до завтра. — И она медленно, словно бы нехотя, зашагала в темноту.
Смех среди ее приятелей стих. Один из парней — по виду самый молодой и трезвый, сорвался с места:
— Света, подожди, не уходи одна, я тебя провожу!
Катя вопросительно взглянула на Катюшина, словно ожидая от него пояснений. Потому что в этой обычнейшей сценке было нечто донельзя странное! И настораживающее. В том, как вдруг разом, точно его ножницами обрезали, стих их смех, едва они увидели, что девушка действительно уходит одна. Странное и в том, что в голосе паренька, вызвавшегося проводить, явственно прозвучал испуг. Странно было и то, как на все это отреагировал Катюшин.
— Все, друзья, веселье закончилось. Все по домам, — сказал он сухо, — вы из Рыбачьего, что ли, все?
Тогда быстро на автобус. Я вас сам провожу до остановки.
— Под конвоем, что ли, в натуре, Клим Сергеич? — прокуренным басом запротестовал кто-то из парней постарше. — Не надо, мы сами своих девушек проводим.
— Тогда кончайте базар и все на автобус, — повторил Катюшин и обернулся к Кате:
— Ну, я их провожу.
Тебе тоже спокойной ночи. Тебя вон муж уже разыскивает.
Катя быстро обернулась на двери бара.
— Во сколько завтра приедет муж Преториус? — спросила она тихо.
— В одиннадцать, — ответил Катюшин.
— Тогда до завтра, Клим, — загадочно сказала Катя и пошла к своим.
Кравченко по-прежнему держал невозмутимый нейтралитет.
— Что это за тип с тобой танцевал и говорил? — сварливо осведомился за него Мещерский.
— Это здешний участковый Катюшин, — кротко ответила Катя. — Кстати, мы с ним только что допросили двух очень важных свидетелей по делу об убийстве и узнали, зачем сюда приезжала покойная Преториус.
— Ну, я ж говорил, тебе будет чем здесь заняться, — меланхолично заметил Кравченко.
— Вадичка, я хотела.., нет, вы только посмотрите, какое небо тут, какая волшебная ночь. Вадичка, давай немножко по пляжу погуляем? — Катя цепко ухватила Драгоценного В.А. за руку.
Он не протестовал. Мещерский понял: его на прогулку не берут. Конечно, муж и жена — одна сатана.
— Волшебная ночь, — передразнил он, — учтите, завтра подниму вас в полпятого. Позже даже смысла нет в море выходить, весь клев прозеваем.
— Вадим, ты знаешь, мне тут отчего-то не по себе, — призналась Катя, когда они с Кравченко миновали темную, скупо освещенную фонарями сонную улицу и подошли к пустому причалу. Возле мола медленно покачивались на волнах пришвартованные лодки и катер. К своему разочарованию. Катя не увидела среди них ни одной рыбачьей шаланды. Ей чрезвычайно нравилось это слово, но она очень смутно представляла себе, как эта самая шаланда выглядит.
— Что-то тут не так, что-то мне не нравится, — продолжала она задумчиво, — и дело не только в убийстве этой женщины. Я это чувствую, но пока не могу понять, в чем дело.
Она умолкла. Вот сейчас, как обычно, Драгоценный брякнет: «Чушь, фантазии, и двух дней здесь не прожили, как ты уже скучаешь, выдумывая разный вздор». Но Кравченко сказал нечто совершенно неожиданное:
