— Есть еще два попугая, хамелеон. Был еще пудель, да на Валааме мы его потеряли. Слинял он от нас, за сучкой погнался, — сказал Долгушин. — Любовь-с, ничего не попишешь. Все это дочкино добро. С собой возим — оставить не на кого.
— У вас тут прямо плавбаза автономная и самодостаточная, — с завистью заметил Мещерский. — Всю жизнь мечтал вот так на реке пожить. По телевизору видел — Пьер Ришар по Сене на барже плывет. Тут тебе и спальня, и клозет, и ресторан французской кухни.
— У нас тоже кок неплохой, — откликнулся капитан Аристарх. — Говорит — в Баку в духане работал. Жаль вот только, сидел, бедолага.
— Мы думали, у вас гастрольный тур, — сказал Кравченко. — Но…
— Да нет у меня никаких гастролей, — Долгушин покачал головой. — Так просто с ребятами отдыхаем. Если по правде, то на текущий момент это и есть мой дом. В Москве надоест, пойдем своим ходом на Волгу.
— Осень, сентябрь, скоро навигации кранты. Холода начнутся, заморозки, — заметил Кравченко. — На теплоходе-то дуба дашь.
— Ерунда, — возразил капитан Аристарх. — Лишь бы труба дымила, да отопление не накрылось. Навигация же встанет полностью только в середине ноября, после праздников.
— Отменили ноябрьские, — сообщил Мещерский.
— Да? Не слыхал. Ну, да нам-то на воде какая разница.
— Там видно будет, что и как. В Питер вернемся, когда река встанет, только и всего, — улыбнулся Долгушин.
Во время этого диалога Кравченко исподволь, украдкой разглядывал его. Что ж, если время все на свете меняет, то и Виктора Долгушина оно сильно изменило. Ему было года сорок два, и выглядел он как раз на этот возраст. Он не располнел, не обрюзг, не приобрел безобразного пивного живота, не раздался вширь. Фигура его была стройной, поджарой. Но стройность эта, точнее худоба, как отметил наблюдательный Кравченко, не являлась следствием усиленных занятий в тренажерном зале. «Зашибает, видно, как следует, — решил он про себя. — Эх!»
Он вспомнил, каким видел Долгушина в конце восьмидесятых на рок-концерте в Олимпийском. Все пацаны, все малолетки тогда тащились от «Крейсера Белугина», фанатично переписывали кассеты, менялись, бренчали на гитарах.
А Долгушин носил модную стрижку под Дитера Болена, красился перекисью в блондина, рисовал на щеках зигзаги черных молний. Выходил на сцену в потертой кожаной косухе в заклепках. И вслед за Цоем пел о том, что мы все, все, все, в том числе и девятиклассник Вадик Кравченко, ждем перемен.
И перемены случились. И самого Долгушина они явно коснулись. Он уже не красился в блондина — Кравченко видел перед собой шатена с проседью на висках. Аккуратная короткая стрижка, твердый подбородок, спокойный — внешне чересчур даже спокойный — ленивый взгляд. Но что скрывалось под пленкой этого спокойствия — Кравченко определить затруднялся. Что-то было там — это сразу почувствовало его сердце и тревожно екнуло. «А не послать ли всю эту бодягу, пока не поздно, подальше?» — пронеслось в голове.
— Так чем мы можем вам помочь, Виктор? — спросил он громко. Мысль насчет бодяги была слабостью. А слабость в себе Кравченко беспощадно давил в зародыше. — Что, какие-то проблемы в плане личной безопасности?
— Да, есть проблемы, — Долгушин прищурился, явно оценивая их с Мещерским — подойдут, годятся? — Но не у меня.
— У кого-то из ваших близких?
— Вадим, помните обстоятельства, при которых мы познакомились?
— Помню, — Кравченко улыбнулся. — Побузили малость, что с того?
Ему было странно слушать этот вежливый голос — давным-давно в конце восьмидесятых невозможно было даже представить, что к лидеру «Крейсера» когда-то станут обращаться строго на «вы». Он был свой в доску парень, парень из города Питера. Он играл рок. Пил прямо на сцене пиво из бутылки. Он говорил на их языке, его слова были понятны всем. Он был старше их, но это мало что значило. Он был свой, он был наш. На него хотелось походить как на старшего брата.
— Лешка Жданович — друг мой, человек он хороший. — Долгушин смотрел на Кравченко, словно догадывался, о чем тот думает. — Характер, правда, у него сложный. Порох — характер. Покоя ему не дает. Болеть душой заставляет, переживать порой из-за такого дерьма, что… Другой бы плюнул и растер, а Леха нет — испереживается и кинется очертя голову справедливость восстанавливать. Ну и получит — сколько раз уж получал, было.
— Он поэт, — не выдержал Мещерский. — Он сам-то, интересно, это понимает? То, что мы все травой порастем, а его песни, стихи его сто раз еще вспомнят. Извините, я не то хотел сказать…
Долгушин усмехнулся:
— Да ладно, чего уж там. Сергей вас зовут? Ладно, Сережа. Я вам так отвечу — пока достаточно того, что я это понимаю. Я Лехе товарищ. И хочу ему добра. Поэтому я к вам и обратился.
— Кто-то на Ждановича наехал по-крупному? — спросил Кравченко.
— Нет. Сам он может наехать — вот в чем фишка-то.
— На кого? — изумился Кравченко. — Он?
— Он. Через три дня в Москве дает свой сольный концерт Кирилл Боков. Рекламу, может, видели? Говорят, уже по всему Третьему кольцу на щитах висит, красуется бобик нескучный. — Долгушин помолчал. — У Лехи Ждановича с ним давняя история.
— Я на сайте читал, — встрял Мещерский. — Жданович какой-то питерской газете интервью дал. Говорит там корреспонденту, мол, «боковщина» хуже фашизма. Ну, конечно, Кира Боков не Паваротти и не Джастин Тимберлейк, но есть и хуже, много хуже. А у него тенор как-никак приличный. Песни, правда, насквозь попса, но он и на классику вон замахивается. То хип-хоп споет, приколется, а то вдруг арию Ленского отчебучит. В общем, хоть как-то оригинальничает. Не совсем уж отстой поет — тили-тили, трали-вали. А из-за чего они со Ждановичем конфликтуют?
— Я не знаю. Леха его не переваривает. До брезгливости, до Дрожи, до отвращения. Бывает такое — полная несовместимость, — Долгушин поморщился. — Я этого не понимаю. По мне, если даже перед тобой законченный урод — это только повод для новых открытий. Но у Лехи на все это иное мнение. В прошлый раз там, у «Астории», как говорится, все обошлось без последствий. Но… В общем, я точно знаю, здесь, в Москве, Жданович Бокову спокойно жить не даст. Во что все это выльется, не знаю, но хочу принять меры. На Бокова, честно говоря, мне наплевать. Да у него и охрана есть. А вот Леха… Значит, дело у меня к вам, ребята, такое, раз уж вы напарники. — Долгушин положил стиснутые кулаки на стол. — Вы профессионалы, работаете не первый год, да? Реакция вон у Вадима хорошая, как я убедился. Я хочу, чтобы вы любым доступным способом уберегли Леху от самого себя, Я хочу, чтобы вы сделали все возможное, чтобы он не попал к Бокову — ни в отель, ни в гримерную. Чтобы они опять не пересеклись — в ресторане ли, в баре. А если все же это произойдет, чтобы вы были с Лехой рядом и не позволили бы ему…
— Набить Бокову морду? — без обиняков брякнул Кравченко.
Долгушин помолчал.
— Он в очень уязвимом положении сейчас находится — Леха, — указал он после паузы. — Вы даже представить себе не можете. Все сейчас стадо по-другому. А впереди — сплошные перемены.
