— Постой, не тарахти, давай по порядку разбираться, — прервал ее Кукушкин. — Значит, что же получается? Блохина, проходившая у вас под кличкой Лерка Шестипалая, занималась незаконным и насильственным вовлечением обратившихся к ней гражданок в занятие проституцией?
Камилла Тростенюк хмыкнула:
— Ну? А я о чем толкую?
Старенькие часы на стене кабинета пробили девять раз. В половине десятого вечера Катя позвонила домой предупредить «драгоценного В.А.», что в общем.., опоздает капитально — в Химках все только-только начиналось. Но телефон в квартире молчал. «Драгоценного» тоже где-то носило. Катя подумала: ну и к лучшему, меньше претензий будет. Она собиралась позвонить позднее, но в горячке последующих событий совершенно об этом забыла.
Они с Кукушкиным закончили допрос Тростенюк. Участковый по результатам допроса тут же связался со своим непосредственным начальством. Информация была такой, что по ней следовало предпринимать безотлагательные меры.
Катя мысленно поздравляла себя с тем, что догадалась привлечь к розыскам именно Кукушкина. Вообще-то, если честно, она давно удивлялась — как это он со своей энергией, опытом, смекалкой и решительностью до сих пор все еще участковый, а не начальник УВД. Видно, права поговорка — везет воз лошадка, ей и подкладывают…
В начале двенадцатого к отделу прибыл автобус с ОМОНом, спешно поднятым по тревоге.
— Ну, если девка нам не соврала, накроем мы это их гнездо паучье теплым, нынешней же ночью, — Кукушкин горел энтузиазмом. Однако изъяснялся до поры до времени туманно. Конспирация!
После короткого инструктажа ОМОН выдвинулся в поселок Красный Пролетарий, расположенный по соседству — на территории, совсем недавно отошедшей к Москве. Вместе с ОМОНом туда же спешно были направлены и несколько патрульных машин. В воздухе пахло крупной операцией. И то, что ее организовали вот так споро, было отрадно.
Хотя все же сомнения терзали… Катя ехала вместе с Кукушкиным на его старенькой «Ниве». Свет фар тщетно боролся с ночной темнотой. Ехали какими-то задворками, минуя Ленинградское шоссе. И все мимо каких-то пустырей, косогоров, оврагов.
— Сейчас Сходня будет, — оповестил Кукушкин.
— Тут, кажись, направо, — буркнула Камилла Тростенюк. Она ехала вместе с ними, показывала дорогу — то и дело путалась.
— Как же направо? Мы еще до поселка не доехали вон сколько. — Кукушкин прикурил. — Ты ж сказала — в Пролетарии хаза у них была.
— Там. Мне Лялька место это точно описала на всякий пожарный. Мало ли что… Дом, говорила, кирпичный. Двухэтажный за серым забором. Поверху забора проволока колючая. Собаки во дворе — кавказские овчарки. Дом в тупике, в самом конце улицы. А в начале улицы — остановка автобусная и палатка хлебная.
— Это Новаторов улица в Красном Пролетарии, — определил с ходу Кукушкин. — И тупик там есть, и палатка. Все сходится. Какой же это у нас номер дома будет?
На темном шоссе их обогнала еще одна патрульная машина. Участковый посигналил фарами, и она куда-то послушно свернула.
Остановились в ночи.
— Значит, так, Клавдия, — Кукушкин снова погрозил пальцем. — Сиди тут, носа из машины не высовывай. Светиться тебе там с нами ни к чему, сама понимаешь.
— Да я и так уж засветилась. — Тростенюк закуталась поплотнее в куртку-бомбер. Откинулась на спинку сиденья.
Вслед за участковым Катя шагнула в темноту. Это и есть поселок Красный Пролетарий? Хоть бы один фонарь повесили! И вроде не так уж и поздно, а ни в одном окне нет света.
— Тут что, совсем никто не живет? — отчего-то шепотом спросила она.
— Дачники сплошные, разъехались все. По выходным наведываются, а сегодня у нас только среда, — Кукушкин оглядывался. — Старики одни остались — местные, эти спят давно.
Где-то впереди в конце темной улицы глухо, злобно залаяли собаки.
— А вдруг Тростенюк что-то напутала или ошиблась? — Катю все же точило беспокойство. Все как-то слишком уж быстро выходило в этот вечер, как-то спонтанно. — Что тогда, а, Иван Захарович?
— Тогда не знаю, что я с ней сделаю, с поганкой, — вздохнул Кукушкин. — И не знаю, что со мной начальство сделает. Расплющит. Всех перебаламутил ночью, на ноги всех поднял — притон вознамерился с поличным накрыть… Эх-ма, кто не рискует, тот этого не пьет.., как его… Тихо, вон он, дом в тупике. Хлопцы уже позиции заняли. Ты что же, Екатерина Сергеевна, с нами туда пойдешь, внутрь?
— Конечно, — Катя постаралась ответить бодро.
— Тогда вот что. Держись плотнее ко мне. А то в неразберихе звезданут, не ровен час. В таких клятых местах — я по опыту знаю, — кроме девок, секс-рабынь этих самых, еще и лбы здоровенные, охрана. Да еще собаки. Слышь, опять гавкают? — Кукушкин прислушался. — Особо-то мы с тобой спешить не будем. Сначала ОМОН туда войдет, сопротивление подавит.
И, словно вторя его словам, впереди что-то грохнуло. Залились лаем собаки. Опять что-то грохнуло, затрещали какие-то доски. Послышалась отрывистая команда, топот, удары по железу чем-то тяжелым.
— Ворота штурмуют, — Кукушкин действительно туда, в конец таинственного тупика, не торопился. — Ага, собаки… Ну, сейчас их там успокоят… Ну все, теперь пошли и мы. Все поняла?
— Вроде все. Только не видно ни черта.
— Ничего, сейчас все увидишь.
В глаза Кати внезапно ударил свет мощного прожектора. Его белый луч выхватил из мрака кроны деревьев, высокую двускатную крышу, окно второго этажа, кирпичную кладку стены. В окне вспыхнул свет. Погас. Снова вспыхнул.
Прямо перед Катей зияли настежь открытые, сорванные с петель ворота. Во дворе — топот, грохот, крики. Яростная команда: «Лицом к стене! Стоять! Руки за голову!»
В глубине участка пыла собака. В ворота лихо вкатил милицейский «газик». Через пять минут штурм благополучно закончился. ОМОН выволок из дома четверых пьяных мускулистых парней и какого-то толстяка в шелковом спортивном костюме. За ними тут же захлопнулась решетчатая дверь «газика».
Следом за Кукушкиным Катя одолела высокое крыльцо. Переступив порог дома, они очутились в просторном холле-прихожей. И почти сразу же столкнулись с омоновцем — он нес на руках девушку в одних трусиках и замызганном лифчике:
— Захарыч, «Скорую» вызывай! Они ее обкололи какой-то дрянью!
Затуманенный глаз девушки смотрел на Катю. Из уголка губ тянулась нить вязкой слюны.
— Вон они где свой гарем держали, взаперти, — сказал Кате командир ОМОНа. — Вы ведь из пресс-службы. Я вас сразу узнал. А где же оператор ваш? Это надо на камеру снимать.
В глубине дома в большой комнате с забранным решеткой окном было нечем дышать. Прямо на полу — матрасы. У окна — продавленный диван. На нем, закрыв лица руками, сидели четыре совсем еще молодые девушки — босые, полураздетые. Помня, что сказала ей Камилла Тростенюк, Катя спросила:
