— Кто? — опешила Катя. Маруся так спокойно рассуждала о совершенно несвойственных ее возрасту вещах.
— Герои. Ну, герои, как царь Тезей. Они гибнут, потому что жертвуют собой для других.
— Это лапа тебе сказал? И что вы с ним, часто вот такие сказки.., такие мифы рассказываете?
— Нет, нечасто. Он занят. Про мифы мы с Лилей книжку читаем. Только там не правильно все написано. И про Тезея не правильно, и про лабиринт. Наоборот. Вот как ты сейчас говоришь.
— А тебе самой как больше нравится, Маруся? — спросила Катя.
Девочка задумалась. Подошла к краю ковра. Катя заметила, что она словно боится наступить на него.
— А у меня тоже есть лабиринт, — сказала она тихо.
— Где?
— Да вот же, тут, — Маруся ткнула рукой в ковер.
— Здесь?
— Ну да, ты что, не видишь? Вот же снег, — Маруся осторожно показала на белый фрагмент орнамента. — Тут можно пройти. А вот тут дыра, — она опасливо кивнула на большой черный ромб, — провалишься, и все, конец. А там дальше…
— Что там дальше? — Катя смотрела на переплетение коричневых линий.
— Щупальца, — Маруся поежилась. — Тсс, они все слышат, у них уши… Монстра щупальца. Он злой, кровь сосет. Но я его не боюсь. Смотри!
Она широко шагнула и оказалась в нескольких сантиметрах от края ковра на белом поле. Катя встала с дивана. Почему-то ей вдруг стало как-то не по себе. Эта игра в лабиринт в салоне… На лице девочки читалась такая отчаянная, обреченная решимость.
— Вот я сейчас пройду тут, — Маруся на носках как по канату прошла по тонкой белой полосе к центру ковра. Щеки ее раскраснелись от усилий. Она балансировала, взмахивала руками. Во всей ее маленькой фигурке было такое напряжение.
Белая полоска закончилась у большого пятна — коричневые линии-щупальца сплелись здесь в прихотливый орнамент. Дальше снова шло белое поле, снег…
Маруся застыла на месте, не отрывая глаз от пятна. Внезапно она взмахнула руками, словно собираясь взлететь, и прыгнула. Сил у нее не хватило — вместо того чтобы попасть в «снег», она ткнулась ногами в сплетение «щупалец монстра». Уши Кати резанул отчаянный визг. Маруся пошатнулась, хватая воздух ртом, ступни ее утонули в толстом ворсе ковра, словно схваченные «щупальцами». Катя бросилась к ней, подхватила ее на руки:
— Ну все, все, все, Маруся. Видишь, он тебя не посмел тронуть. Он трус, он испугался тебя, — она заглядывала в лицо девочки, бледное от страха. — Все. Я его каблуком раздавила. Вот, вот. Этого монстра. Все его мерзкие щупальца. Вот, вот ему, видишь? Я стою и со мной ничего не происходит.
Маруся, обхватив ее руками за шею, смотрела вниз, на ковер.
— Все, твой лабиринт чист. Нет никакого монстра. — Катя посадила ее на диван, подала кроссовки. Разбуженный рыжий котенок взирал на них с немым удивлением. — Кто придумал тебе такую игру?
— Папа, — Маруся деловито возилась с кроссовками.
— Папа?
— Он сказал: победишь в лабиринте монстра, спасешь меня. — Маруся носком ковыряла уже нестрашный ковер. — Он же герой.
— Это он тебе такое сказал?
— Ну да, у него это в песне. Мой папа пишет песни, ты разве не знаешь? Это все знают.
— Ну, ты передай ему — мы с тобой вместе убили этого монстра. Пусть он не беспокоится.
— Нет, так не считается, — Маруся вздохнула, — Это только я могу сама. Ничего, я еще попрыгаю, потренируюсь.
— А скажи мне, пожалуйста, — Катя обняла ее за плечи, — твой папа, он…
Но спросить Марусю она не успела. С берега донесся визг тормозов. Мимо окон салона кто-то промчался по палубе, как лось. Послышались громкие, раздраженные мужские голоса. Дверь открылась, и в салон вошла незнакомая Кате девушка в голубом спортивном костюме «Пума» — такая стриженная под мальчика беляночка. На Катю она взглянула с явным вызовом, взяла Марусю за руку.
— Это Долгушин приехал, да? — спросила ее Катя, вставая с дивана.
— Это к Санычу.., то есть к Пете Сухому отец с мачехой. — «Беляночка» — это была Лиля — повела Марусю по коридору. — Пойдем, они ругаться будут, нечего тебе слушать.
— Пач-чиму ругаться? — спросила Маруся.
И действительно, «пач-чиму»? Катя вышла на палубу: ковчег пополнился новыми пассажирами. Возле трапа на пристани стоял серебристый «Мерседес» с тонированными стеклами. Катя так и не узнала, какой была реакция Колосова на это авто. Когда он увидел «Мерседес» с борта, он подумал, что у него двоится в глазах. Серебристый был точь-в-точь как тот, пробитый пулями на седьмом километре шоссе, ведущего к загородному ресторану. Только этот в отличие от того был цел и невредим и доставил на «Крейсер Белугин» весьма импозантную пару.
Ни о каком тождестве машин Катя и не подозревала. Она просто увидела, как по трапу медленно поднимается полный лысоватый мужчина лет пятидесяти, одетый с иголочки, а следом за ним женщина лет тридцати пяти — тридцати семи с великолепной фигурой. Она небрежно помахивала сумочкой из кожи питона, поправляла темные очки на носу, балансировала на высоких каблуках. Движения ее поражали гибкой, отрепетированной пластикой. Она словно пыталась с ходу соблазнить — всех и сразу. Лицо ее спутника было угрюмым, почти злым. Он то и дело оглядывался через плечо на стоявшие на причале милицейские машины.
— Что здесь происходит? — спросил он громко и властно. — Зачем здесь столько милиции?
— Затем, — Колосов вышел вперед к трапу, оттеснив капитана Аристарха. — Уголовный розыск области, майор Колосов. С кем имею честь говорить?
— Моя фамилия Сухой. Я Александр Кузьмич Сухой — отец вот этого молодого человека.., этого оболтуса великовозрастного, — Александр Кузьмич метнул в сторону Саныча, стоявшего поодаль, гневный взгляд. — Мы с женой, Аленой Леонидовной, приехали забрать его из этого плавучего публичного дома!
— За такие слова, папаша дорогой, за мой теплоход можно и… В больницу давно не попадал? — за честь «Крейсера» вступился его капитан.
— Тихо, тишина! — скомандовал Колосов. — Простите, я что-то не понимаю вас, господин Сухой.
— Что понимать, что понимать-то? Мы с женой потеряли всякое терпение, мы приехали немедленно забрать отсюда сына. — Лицо Александра Кузьмича покраснело.
— Я тебе давно уже не сын, а ей тем более, — откликнулся Саныч. Голос у него сорвался от волнения.
Катя подумала: странно, они еще и двух слов друг другу не сказали, а уж так из себя выходят оба — отец и сын. Видно, это продолжение какой-то истории, начало которой положено не сейчас и не здесь.
— Петр, ты сию же минуту покинешь это место. Ты попал сюда вопреки моей воле, наперекор моему запрещению. Ты болтаешься между Петербургом и Москвой, ты ничего не делаешь. И не желаешь ничего делать. Занятия в институте, куда я устроил тебя, за который я внес плату, начались первого сентября, а сейчас какое число на календаре? Ты что, хочешь, чтобы тебя снова отчислили? Ты в армию, что ли, очень захотел? — Александр Кузьмич гневался все сильнее. — На все наши с твоей матерью звонки, на все наши просьбы ты…
