— Здравствуйте, Виктор Павлович, — сказал Кравченко. — Машину вашу вам возвращаю. Примите и распишитесь.
— Сейчас приму. Сейчас распишусь. — Долгушин подошел к верзиле Кравченко вплотную. — Я для чего ее тебе тогда дал, а? Дал для чего, ну?! — он сгреб Кравченко за куртку, дернул к себе.
Мещерский замер: такое бесцеремонное обращение друг Вадик не прощал никому. Тут и сломанные ребра не были бы приняты в расчет. Но и перемена в Долгушине была впечатляющей. Перед ними был словно другой человек. Гораздо больше похожий на того, кто стоял когда-то на сцене Лужников и крыл во всю силу своих молодых тогда еще, не убитых алкоголем и табаком легких все то, что… Но это была лишь мгновенная вспышка, Долгушин погас, отпустил куртку Кравченко и сбавил тон:
— Мы же твердо договорились. Вы слово дали, что Ждановича не покинете ни при каких условиях. Будете его тенью. Я же именно для этого вас нанимал. А вы его оставили в самый патовый момент.
— Да он в больницу попал с переломом, вы что? — не выдержал Мещерский.
— А вы на что тогда? — Долгушин обернулся к нему всем корпусом. — Вас же двое, вы напарники вроде, сами же говорили. Один в больнице, а второй должен был при Лехе неотлучно находиться. Я же рассчитывал на вас, раз вы пообещали, слово дали, а вы… Как Лехе теперь без ваших показаний доказать милиции, что он и близко в день убийства к Бокову даже не приближался? Я вас специально нанял, чтобы вы ему щитом надежным были, а вы…
— Вы так говорите, словно вы знали, что Бокова убьют! — в запальчивости за друга выкрикнул Мещерский.
— Я знал? — Долгушин осекся. — Чего я знал? Почему я должен был знать? Что ты несешь, парень?
— Оставь ты их. Ну что ты к ним пристал? Не кричи… На хрен все, голова болит, голова моя…
Голос, произнесший это, был всем знаком. На верхней ступеньке трапа, ведущего к рубке, стоял Алексей Жданович. Ничегошеньки не было на нем, несмотря на прохладный осенний день, кроме спортивных брюк и носков. Торс его был покрыт брутальной растительностью, на шее болталась цепочка с каким-то брелком. Он был без очков и близоруко щурился на мир божий, распространяя кругом сочный запах перегара.
— Эх, Витек.., ты не шуми, не надо. Жизнь это, Витек. А жизнь полна совпадений. И неожиданностей полна. А смерти Кирке Бокову я желал. Желал! — Жданович пошатнулся и ухватился за поручень. — В этом одном вчерашний мент прав — желал. Но вот сбылось желание, а мир разве изменился хоть на микрон? Так что ты не кричи, Витек. Я знаю, ты как лучше с ребятами этими хотел. А вышло… Ну, что вышло, то и вышло. Я вон тоже с сыном своим как лучше хотел. Думал, он осознает, что я.., что я отец его, чем дышу я, о чем думаю, что хочу ему передать. А сынка мой на мои хотения начихал. У него уже свой взгляд на все имеется, и на меня в том числе. Не нужен ему такой вот папашка пропащий. Не нужон, стало быть… И никому вообще я такой на.., не нужон! — Жданович согнулся, словно от боли. — И менты меня, если даже и на нары потянут, потом тоже пошлют. Что такое я? Что я собой представляю? Разве им такой, как я, нужен? Чтоб убить, натура нужна, а моя натура, моя… — Жданович стукнул себя в грудь. — Кончилась моя натура. Скукожилась.
— Ты чего, Макарыч? — спросил капитан Аристарх. — Чего ты разоряешься? Ну, мало ли что случается? Сопляк твой Лешка еще, не понимает ничего. Ну, вырастет, может, потом поймет, чего ты ему там передать, привить хочешь. А не поймет — ну, и бог с ним. Молодежь сейчас своим умом живет. И песни у нее свои. Так было и будет. Чего ты голову пеплом-то посыпаешься, какая муха тебя укусила?
— Во муха! Во, только что звонила, — Жданович вывернул из кармана штанов телефон, — Наташка звонила — моя бывшая. С сыном видеться запрещает. Говорит — это не только ее решение. Это он, Лешка, сам ее попросил. Глядеть ему на мою пьяную морду — противно.
Долгушин поднялся по трапу и почти силой повел его — полуголого — с ветра, с палубы в кают-компанию.
— Ладно, мужики, выяснили, что ничего не выяснили, — подытожил капитан Аристарх, обращаясь к Кравченко и Мещерскому. — Инструктаж кончен, по всему видно. Айда, махнем по рюмашке.
Они двинулись тоже в кают-компанию. Туда же пришел и Саныч. Как-то сами собой появились коньяк, виски, водка. Саныч сбегал в трюм за льдом.
— За тон прошу прощения, — сказал Долгушин после паузы, — досада меня взяла. Точно хотел как лучше, а вышло, как всегда.
— Я делал все, что было в моих силах на тот момент, — угрюмо бросил Кравченко. — Чтоб не было больше никаких разговоров, я вам задаток ваш прямо сейчас верну, раз вы считаете, что я со своими обязанностями не справился.
— Спрячь деньги, дурак, — бросил ему Жданович, раскинувшийся в кресле. — Витька, скажи ему, иначе…
— Не в деньгах дело, деньги вы заработали. В принципе дело. И в надеждах проваленных. — Долгушин широким жестом хозяина плеснул в стаканы виски и придвинул их Кравченко и Мещерскому. — Ситуация, в которой оказался Леха, — непростая. Надо как-то помогать. Вам, Вадим, придется съездить вместе с ним в прокуратуру в понедельник и сказать, что.., ну, что вы в день убийства все время были вместе, не разлучались.
— Хотите, чтобы я соврал? — спросил Кравченко.
— А вы что, ни разу в жизни не врали?
— Следователю ни разу, не приходилось еще, — Кравченко усмехнулся.
— Следователь тоже человек.
— Ну, вообще-то такого уговора не было.
— Я тебе говорил: откажутся они, — бросил Саныч. — Своя задница всегда ближе. Брось, не уламывай его. Черт с ними совсем. Я сам с Макарычем поеду, скажу, что я был с ним.
— Тебя еще у следователя не хватало, с твоими-то нервами, — ответил Долгушин. — Ты мне лучше скажи: что тут без меня было вчера, когда твои отец с мачехой за тобой приезжали.
— Ничего не было, — Саныч отвернулся.
— Ты бы поговорил с отцом по-человечески. Да и эту дамочку тоже как-нибудь успокоил.
— По-человечески? Это с ними? Я ее видеть спокойно не могу. И отца из-за нее. Тошнит меня от одного ее вида, — Саныч мотнул головой. — Гадина проклятая… Из-за нее, гадины перелицованной, мать моя, ты это понимаешь? Мать! — умерла.
— Саныч, бред это твой. Мать твоя умерла, потому что болела. Потому что у нее был рак.
— Она бы еще долго жила… Эта стерва ей жизнь укоротила. Самое ее присутствие на земле, сама мысль о ней. Видеть ее за это спокойно не могу, хоть бы сдохла поскорее на очередной своей живодерне!
— Чего ты женщину позоришь? — хмыкнул капитан Аристарх. — Мачеха у тебя женщина первый сорт. Стильная, ухоженная. Я как глянул, аж обалдел — тебя послушаешь, так она жаба, урод какой-то, мутант, а она.., да она просто красивая женщина.
— Красивая? А ты знаешь, что у нее вся кожа с лица срезана? Что у нее в носу — хрящи от какого-то мертвеца? Что с нее лишнее мясо, как с туши свиной, срубали? — Лицо Саныча перекосила судорога. — А ей мало, всего этого мало, она вон на новую операцию улечься норовит. Мне отцова секретарша звонила. Новость сообщила. Все ведь досужие, сердобольные, блин… Все только и стараются, чтобы я к отцу на коленях пополз прощения просить…
