— А по-моему, — хмыкнул капитан Аристарх, — мачеха твоя, как оса, в одно место тебя, парень, ужалила. И чего бы ты тут нам про нее ни говорил, какую бы лапшу ни вешал…
— Да ты что? — Саныч вскинулся. — Что ты городишь, что ты вообще понимаешь? Она не человек. Не женщина она для меня. Что ты так смотришь на меня, Витька? — он обернулся к Долгушину. — И тебе тоже непонятно, да? А чего тут непонятного-то? А если бы тебя на мое место? Если бы отец твой такую вот б.., перекроенную, которая ни о чем другом думать не может, лишь бы как снова чего-то там у себя срезать-отрезать, как маньячка, в свою постель взял, а мать твою родную, которая тебе жизнь дала…
— Я отца своего не помню, а мать свою покойную, как и ты, люблю и помню, — оборвал его Долгушин. — А ты.., ты успокойся. Выпей, успокойся, вдохни глубоко, помедитируй, что ли… А то на тебе прямо лица нет. Что ты, в самом деле, так себя изводишь? Ладно… Мы об этом, о мачехе твоей, как-нибудь потом поговорим. Жаль, я ее не видел вчера.
— Много потерял, женщина царственная, — заметил со странной улыбкой капитан Аристарх.
— Мы в сторону уклонились от главного. Так как же, а? — Долгушин перевел взгляд на молчавшего Кравченко. — Насчет дня понедельника? Кто-то, помнится, в прошлый раз чуть ли не в любви нам тут с Лехой объяснялся, песням нашим… Неужели тоже вранье было?
— Ладно, я поеду с Алексеем Макаровичем в эту вашу прокуратуру, — сказал Кравченко. — Если это хоть как-то поможет ему свою невиновность подтвердить, я с радостью… Всегда пожалуйста.
Мещерский почувствовал: друг его сказал то, что от них, собственно, все здесь и ждали. Краем глаза он увидел, как капитан Аристарх усмехнулся и тряхнул свой стакан с кубиками льда так, словно собирался выдать на стол все двенадцать очков. Только это была не игра в кости. А какая-то совсем другая игра, правил которой Мещерский пока не знал.
Глава 28. КАТАЛОГ
Из окна кабинета пресс-центра видны крыши университета, угол Зоологического музея и кремлевские башни. Видно небо — серое, осеннее, в оспинах облаков. Видны нахохлившиеся голуби под застрехой напротив. Вот-вот начнется дождь. И почему-то кажется важным не пропустить момент, когда самая первая капля ударит в стекло.
Катя заставила себя оторваться от созерцания туч, башен и крыш. Она снова была в своем кабинете, за своим столом. Перед ней лежал диктофон — пленка только что закончилась. Щелчок — и Катя перемотала пленку на начало. Это были показания Олега Свирского. Она прослушала их от начала до конца. И поняла, что надо снова вернуться к началу.
Сегодня на календаре уже вторник. А в понедельник Катя проводила «драгоценного» в прокуратуру, куда он должен был явиться вместе с Алексеем Ждановичем. Но в прокуратуре их не приняли — допрос Ждановича по каким-то причинам был перенесен следователем на конец недели. Некоторые из этих причин Катя знала. А еще раньше, в субботу, Кравченко и Сергей Мещерский вернулись с «Крейсера Белугина» — вернулись поздно вечером. Кравченко был снова непривычно сосредоточен и на все Катины вопросы отвечал односложно.
Пленка перемоталась к середине. Катя щелкнула кнопкой — достаточно, вот с этого фрагмента допроса. В кабинете зазвучали голоса: «Это была ваша идея, вы планировали после концерта поехать с Боковым за город, — послышался голос Колосова. — Так что же вы не поехали? Бросили его одного?» — «Я бросил? — Свирский отвечал глухо. — Нет. Я не знаю, как вам объяснить. Это непросто…»
Кто вообще сказал, что объяснить все и всем — просто?
Вот тогда вечером в субботу Катя спросила Мещерского — его, потому что Кравченко-"драгоценный" хранил какое-то странное мрачное молчание. Она спросила: объясни мне, какие они там, на этом теплоходе, когда они одни, предоставленные сами себе? Мещерский ответил: какие они? Вроде обыкновенные. Разные… Потом умолк и продолжил уже как-то с запинкой: объяснить словами — это трудно, Катя. Такое впечатление, что… В общем, кажется, то, что у них есть, никого из них не устраивает. Там так красиво, так спокойно, но только не на этом теплоходе. А они все какие-то растерзанные, что ли… Этот вот парень — Саныч, например. В нем столько ненависти к отцу, к мачехе. Он относится к ней просто с отвращением, как к какому-то уроду. И только потому, что его богатый отец женился на ней, а она, видимо, ради этого брака сделала себе большое количество пластических операций. Странно звучит, нелогично, но… Катя, это надо видеть, передать словами это нельзя.
— А о чем они говорили при вас? — спросила его Катя. — Ведь вы столько времени там с Вадькой провели среди них. О чем-то ведь шел разговор?
Мещерский пожал плечами:
— Да вроде ни о чем таком. Вадика вон всем скопом уговаривали Ждановичу алиби обеспечить на день убийства и потом еще… Ну, про коллекцию любовников трепались.
— Про коллекцию любовников? — переспросила Катя. — Кто же там такие коллекции себе собирает?
Мещерский передал ей содержание подслушанного разговора в кают-компании.
Коллекция, коллекция…
Катя остановила пленку диктофона — отвлеклась и пропустила как раз то, что снова хотела прослушать. Перемотала чуть назад. «Я не знаю, как объяснить, — повторил голос незнакомого Кате человека — свидетеля Олега Свирского. — Мать его жила в Чите. Боков о семье своей терпеть не мог говорить. Они все его дико раздражали. Телефон выключал, приказывал секретарю не соединять. Я считал его человеком, пусть со слабостями, но таким, с которым и самому можно человеком быть, а не дерьмом…» Катя вслушивалась: голос Свирского дрожал от волнения: «Я узнал, меня это поразило, как удар. У него мать при смерти была все эти дни. Они звонили, просили денег на операцию. А он их послал. Сестру, что звонила, мать родную послал… Считал, что они его грабят. А его мать скончалась. И вот я тогда подумал…»
Катя снова остановила запись. Потом включила: «И вот я тогда подумал… Мне противно стало. — Голос Свирского прервался. — Не хотелось его видеть. Я не мог». Катя выключила диктофон. Мокрые от дождя крыши за окном. Первая капля давно уже ударила в стекло, но никто не услышал этого сигнала. В памяти вдруг всплыл образ — Катя подумала: почему это именно он приходит на ум сейчас — вот этот человек? Неужели это настолько запомнилось — лично ей, еще тогда, давно, в тот зимний вечер, когда она увидела его входящим в подъезд «Астории»? И за минуту до этого, когда он шарил голыми руками в снегу, ища сбитые во время драки очки Ждановича? И уже здесь, на теплоходе… В памяти всплывал тот же образ, то же лицо. Как он смотрел на эту красивую ухоженную шатенку с сумочкой из кожи питона — свою мачеху… Даже сейчас при одном воспоминании об этом случайно перехваченном взгляде сердце Кати тревожно сжималось.
Она набрала номер начальника отдела убийств. Телефон звонил, но трубку не брали. Колосова не было. Он вернулся только под вечер. Катя уже собиралась домой, отправив по электронной почте в редакцию «Вестника Подмосковья» несколько дежурных репортажей о проведении рейдов по изъятию оружия и взрывчатки в рамках очередной операции «Арсенал». Это была рутинная работа, но обязанностей делать ее с Кати никто не снимал.
