— Нет, все же чего, собственно, мы с такой настойчивостью добиваемся? — спросил он у Кати очень мягко, почти робко. — Ну, закончит она наводить там на себя красоту, выйдет и отправится домой. Или по магазинам завьется.
— Для такой гламурной женщины по магазинам уже поздно, — ответила Катя. — Почти пять уже. Время сейчас ехать куда-нибудь в модное кафе, ресторан.
— Вон наша мачеха-мадам. А вы переживали, — оживился Кравченко. — Э, сказали мы с Петром Иванычем… Я думал, намарафетится она там, выскочит этакой куколкой-барби укомплектованной, свеженькой, как огурчик, а она как была мадам, так мадам и осталась. Чего там было париться столько времени?
Катя не следила за всей этой чисто мужской болтовней — она видела сейчас только одно: высокая эффектная шатенка, Алена Леонидовна Куницына — мачеха Саныча, кутаясь в модный тренчкот, медленно спустилась по мраморным ступенькам клиники и подошла к своей припаркованной машине. Несмотря на все долгие процедуры, вид у нее был усталый, выражение лица недовольное. Видимо, на этот раз она не была удовлетворена визитом в знаменитую клинику Лебовски.
— Финита ля комедиа, покатили домой за город с ветерком. Это называется — по усам текло. — Мещерский с обреченным видом включил зажигание.
И вот тут… Катя внезапно ощутила всей кожей — что-то случилось. Кравченко, сидевший с ней рядом сзади, внезапно напрягся, подавшись вперед. Он смотрел не на машину Алены Леонидовны, что выруливала с места парковки, а налево, в сторону забитого транспортом переулка, составлявшего вместе со Спасо-Наливковским и улицей Полянкой оживленный перекресток.
— Не одни мы, оказывается, пасли тут эту дамочку, — шепнул он. — Серега, гляди вон туда — тачку узнаешь?
— Черт, надо же, — с Мещерского разом сдуло весь его сплин. — Узнаю. Только отсюда не разобрать, кто за рулем.
«Шевроле» — внедорожник Алены Леонидовны выехал из Спасо-Наливковского переулка и вклинился в плотный поток движения по направлению к Садовому кольцу.
— Он тоже тронулся, — Кравченко махнул рукой. — Пропускаем ее, потом его. И вообще-то, Серега.., теперь я должен вести.
— Еще чего, чтобы мы все в кювет улетели. У тебя перелом, тебе нельзя. — Катя тоже видела машину, последовавшую за «Шевроле» Алены Леонидовны, однако не узнавала ее. Где было узнать — в отличие от Кравченко и Мещерского она видела эту машину впервые в жизни. В салоне виднелся только водитель, но с такого расстояния за тонированными стеклами опознать его было невозможно.
Мещерский рулил так усердно, что почти сразу взмок.
— Как же он появился, откуда? — шептал он. — Словно из-под земли вырос! По Полянке он точно не проезжал — мы бы заметили. Наверное, как-то проскочил с Ордынки, дворами.
— Питерцы-питерцы, а в Москве не заблудятся, — хмыкнул Кравченко.
— Саныч, ее пасынок не питерец, он как раз москвич, — заметила Катя. И перехватила в зеркальце тревожный взгляд Мещерского.
«Шевроле» Алены Леонидовны чинно двигалось в общем потоке машин к Варшавскому шоссе в направлении въезда на Кольцевую. Преследователь не отставал. Мещерский делал все возможное, чтобы тоже не отстать, но и одновременно не мозолить глаза — их машина была слишком хорошо известна всем пассажирам «Крейсера Белугина». Так эскортом и ехали через город, по магистральному шоссе и на въезде на МКАД воткнулись в пробку. В половине шестого вечера в сентябре — пробки постоянны.
— Зависаем всей дружной компашкой. — Кравченко, пока стояли, успел уже перебазироваться на переднее штурманское сиденье. — Ну ладно, вести-то мы их обоих ведем. А вот что дальше будем делать?
— А что мы можем сейчас? Пока никаких оснований вмешиваться у нас нет. Будет дергаться — спугнем его, — ответил Мещерский. — Пока ясно только одно: он ее преследует.
— Чья это машина? — спросила Катя. — Вы оба ее сразу узнали. А я даже марку не определю, какая-то битая, что ли? Чья она? Кто из них ездил на ней?
— Они на разных катаются, — сказал Мещерский. — Там, на теплоходе, один только капитан Аристарх при нас за рулем ни разу не сидел, ездил на такси.
— Ты его узнал, да? Водителя? Это капитан? — заволновалась Катя. — Господи, мы не можем как-то с ним поравняться, чтобы я посмотрела сама?
— Помолчи, а? — бросил Кравченко сквозь зубы. Он неотрывно смотрел вперед, видимо, что-то прикидывая, решая.
Медленно-медленно они ползли в пробке вперед. «Вот так погоня, — думала Катя. — Черепашьим шагом, еле-еле». Но, как и все плохое на свете, гиблая пробка помаленьку рассосалась. Мещерский прибавил скорости, стараясь, однако, держаться на расстоянии. Проехали по Кольцевой, свернули на Одинцово. Миновали указатель «Городище», затем свернули, мелькнул указатель «Писково» и вдруг…
— Смотри, смотри, он газа прибавил, догоняет ее, равняется! — воскликнул Кравченко. — Обогнал и на большой скорости уходит вперед.
— Он нас засек? Или ему надоело ее преследовать? — Катя прилипла к окну машины.
— Черта с два ему надоело! Нет, тут расчет другой, по-моему. — Кравченко стиснул зубы. — Она отсюда с шоссе уже никуда не денется. Ясно — едет баба домой. До дома ее километров десять осталось. А там поворот с этой дороги на бетонку. Участок, что мы утром проезжали, помните? Лес сплошной почти до самого ихнего Зюмина. Ему больше не надо висеть у нее на хвосте. Он хочет встретить ее там, на дороге — в лесу.
— Так что же мы тащимся как клячи! — воскликнула Катя. — Догоните ее. Вадик, миленький, ты же профессионал в таких делах, придумай же что-нибудь!
— Делай как я, понятно? И не спорь, — Кравченко кивнул Мещерскому. — Давай догоняй ее, подрезай осторожно, прижимай к обочине, заставь остановиться. Остальное мы с Катькой берем на себя.
* * *
А в это самое время в кабинете розыска на Никитском, где продолжался допрос, Никита Колосов, взвинченный, охрипший, по-прежнему мытарил Саныча:
— Значит, когда про коллекцию, про кунсткамеру твою речь заходит — ты опять-таки Незнайку на Луне из себя разыгрываешь… Сейчас экспресс-данные будут готовы по исследованию почерка на этой вот твоей бумажонке. Я тебе один раз сказал, парень, и другой повторю — эксперты моментально определят, ты писал это… Надпись, которую потом скопировал гравер. Видишь, мне в этом даже твоего признания не нужно. Признание — тебе сейчас нужно, парень, как воздух. От этого будущее твое напрямую зависит, — он пробежал глазами справку эксперта-графолога, которую подал ему оперативник, вернувшийся в кабинет. Прочел вывод дважды, трижды, и у него внезапно пересохло во рту, он осекся. В справке эксперт делал категорическое заключение о том, что между представленным на исследование образцом и почерком подозреваемого Петра Сухого тождества не установлено.
— Дайте мне, я хочу сам прочесть, — Саныч, заметивший перемену в его лице, протянул руку к справке. — Ну вот! Тут же сказано все. И я вам твержу — это писал не я. Я всего-навсего попросил сделать гравировку на той железке, на медальоне! — Как он попал к тебе, этот медальон? Где ты его взял? Где ты взял шнурок, что мы у тебя из кармана достали? Вот этот шнурок — где? Ты малахольный совсем, что ли? На свет вчера только родился? Не понимаешь, что это убойная улика против тебя. Ты твердишь, что ни про какие убийства, ни про трупы, ни про кунсткамеру ничего не знаешь. Клянешься, что никого не убивал. Ладно, — Колосов зло прищурился. — Я тебе верю. В данный отдельный момент я тебе верю и допускаю — ты ни в чем не виновен. Тогда.., совсем уже непонятно, что ты нам тут такого вола-то крутишь, врешь, дурачком прикидываешься. Повторяю тебе в сотый раз: у тебя изъята улика, сходная с уликами, изъятыми с четырех трупов. В том числе и с последнего — Кирилла Бокова. Или ты заявишь, что и о таком ничего не слышал? Ах, про Бокова ты слышал. Ну, и на этом спасибо. Так вот на данный отдельный момент по всей совокупности улик и фактов ты подозреваешься в этих убийствах, за которые, между прочим, пожизненное светит, парень. Ты, и никто другой. И сколько бы ты тут нам лбом об пол ни стучался, сколько бы ни вопил: «Я ничего не знаю, не понимаю, я ни при чем», так вот голословно дуриком это у тебя не пройдет.
