— Да меня попросили сделать эту гравировку. Просто попросили. Моя очередь с Варькой за жратвой была ехать, а там как раз мастер в ларьке, гравер есть, — Саныч на Колосова не смотрел, глядел на фотоснимки на столе. — Это же просто услуга с моей стороны. Я.., что вы так смотрите на меня, точно я больной какой-то? Я и раньше ему такие гравировку делал, то есть не я лично, а мастерам отдавал…
— Раньше? Что ты сказал — раньше? Где?!
— Да не помню я.
— Вспомни, ну! — Колосов тряхнул его за плечо. — Где именно? На маршруте, как плыли, да? В Белозерске? В Угличе? В Череповце, когда теплоход там стоял?
— В Череповце. И когда под Угличем стояли, я на такси в город ездил. Он меня попросил, и я гравера в местном универмаге нашел. Но я… Мне на фиг не нужны были эти железки. Я и не знал, для чего они. Думал так, какие-то фишки прикольные, мало ли… Он меня просил, я делал.
— Кто тебя просил? Ну? Давай, парень, рожай. Сказал А, говори Б. Кто тебя просил? Что опять замолк? Ты на простой вопрос ответить можешь? Или язык снова проглотил? Ну?!
От его крика задрожали стекла в кабинете. Саныч откинулся на спинку стула, его лицо кривила судорога:
— Долгушин. Витька меня просил, — он покраснел, опустил голову. А когда вновь глянул на Колосова, в глазах его было странное выражение — смесь боли, унижения, преданности и стыда. И от одного этого быстрого взгляда исподлобья вся эта долгая, мучительная упрямая ложь, все эти прежние «не понимаю, о чем вы» разом отлетели, как шелуха.
Колосов понял: они снова вернулись с этим парнем к самому началу. К основе основ. Им вдвоем предстоит еще шаг за шагом пройти долгий путь — уже без вранья, без уверток, без истерики, без чего-то еще, чего и сам он пока еще до конца не осознал.
— Этот жетон — медальон с гравировкой, — спросил он хрипло, — ты ведь должен был отдать Долгушину сегодня? Вы ведь так договаривались с ним, да? Где он назначил тебе встречу? Во сколько?
— На Гоголевском бульваре в три часа, — Саныч отвечал еле слышно, — там клубешник один. Барды какие-то гужуются. Леха Жданович там у них мастер-класс ведет. После супермаркета я должен был Варьку на теплоход отправить, а сам тачку поймать и ехать туда. Долгушин туда приехал бы. Я из-за вас опоздал к нему.
Колосов кивнул оперативникам, вышел в соседний кабинет и связался с постом наблюдения, сопроводившим Виктора Долгушина, Лилю и девочку в кинотеатр «Пять звезд».
— Белая «Тойота» по-прежнему на стоянке, — доложили с поста.
— А фигуранты?
— Они в здании кинотеатра. Там от наших Поспелов и Ващенко в вестибюле. Сейчас сеанс идет, фильм «Троя». Наши подопечные в зале.
— Вы в этом уверены? — Колосов на секунду замолчал. — Вот что, придумывайте что хотите, хоть сигнал о ложном минировании, связывайтесь немедленно с охраной кинотеатра, прерывайте сеанс, включайте свет. Установите — в зале Долгушин, вместе с ребенком и девушкой, или его там нет.
Он вернулся к Санычу:
— Куда вы с ним должны были направиться с Гоголевского? После того, как ты передал бы ему жетон с гравировкой?
— Я лично никуда не собирался, — Саныч смотрел в сторону. — Мы еще накануне договорились — я Ждановичу должен был помочь, там концерт в клубешнике этом намечался на вечер, ну я и… Виктор меня попросил, он мне велел, чтобы я был со Ждановичем, пить ему много не давал.
Зазвонил мобильный — тревожно, резко.
— Никита Михалыч, мы подключили охрану, проверили зал. Только что. Пономарева и ребенок на своих местах, согласно купленным билетам.
— А Долгушин?
— Его в зале нет. Видимо, он вышел через запасной выход во время сеанса. Он покинул здание, а машину свою оставил.
Слушая, Колосов смотрел на понурого Саныча, на изъятый жетон с гравировкой, на снимки. Еще два часа назад все представлялось таким ясным…
— Быстро отвечай: что Долгушин говорил тебе, когда передавал медальон? — спросил он, дав отбой. — Гляди сюда, вот это число тут выгравировано после буквы "К" — 72. Лично тебе дата седьмое число второго месяца ничего не говорит? Тебе известно, кто родился седьмого февраля? Саныч молчал.
— Я тебя спрашиваю, Петр.
Саныч по-прежнему не отвечал ни слова.
— Мне еще раз повторить вопрос?
— Эта шлюха родилась.
— Не слышу, громче. Какая шлюха? О ком ты?
— Эта сука вонючая, эта уродина — моя дражайшая мачеха. Ну, она родилась, она, она родилась!! Ненавижу ее. Я ее ненавижу, слышишь ты, мент? — Саныча трясло, как в лихорадке. — Да, я хочу, чтобы она сдохла, сдохла эта проклятая сука! Да, я сказал, про нее Витьке Долгушину, сказал наш адрес, сказал, в какой клинике она жопу свою зашивает, я… Ну, что ты опять так на меня пялишься? Да, я ему сказал, мы говорили с ним о ней. Долго говорили, там, на теплоходе. Я все ему сказал. А он мне ответил… Он ответил мне — нет такой жертвы, которую друг и наставник не мог бы принести ради друга и ученика. Ради меня, понимаешь ты это? Что ты мне тычешь под нос эти свои фотки гнусные, этих мертвяков — я ничего про них не знаю, понял ты? А суку-мачеху свою я ненавидел и ненавижу. Я желаю ей смерти, хочу, чтоб сдохла она, чтобы кто-то избавил меня от этой проклятой тошнотворной гадины! А про Долгушина я знаю только одно: вы все мизинца его не стоите. Мизинца его одного! Он сказал мне — что бы ни случилось, я должен помнить, я всегда, всю оставшуюся жизнь должен помнить — он желает мне и всем, слышишь ты, мент, всем только добра! И я знаю — это правда. Он в жизни никому никогда не врал!
Этот истерический вопль звучал в ушах Колосова, когда он мчался по городу на машине в окружении пышного милицейского эскорта мигалок и сирен в подмосковное Зюмино. Было уже шесть часов вечера — самый час пик, зверские пробки до самого МКАДа. Колосов не знал, что в данный момент происходит в доме Сухих. Он помнил только одно: тот, по чьему следу они шли так долго, так упорно и, увы, так безуспешно, опередил их почти на самом финише, выиграв драгоценное время, которое сейчас было равным человеческой жизни.
* * *
Таким Сергея Мещерского Катя не видела давно — обычно застенчивый и деликатный, сейчас, за рулем, в пылу погони, весь он был как маленькая буря и натиск. Они без труда догнали машину Алены Леонидовны — Мещерский громко посигналил, привлекая ее внимание, и тут же весьма рискованным маневром заставил ее съехать на обочину и остановиться. Взвизгнули тормоза. Разгневанная Алена Леонидовна высунулась в окно:
— Вы что, молодые люди?! Пьяные? Кто же так ездит? Вы же чуть не задели меня!
Катя выскочила из машины. Она видела перед собой эту женщину — чужую, незнакомую, встреченную прежде почти случайно и в одночасье вдруг превратившуюся в одну из самых главных фигур этого дела — в жертву (Катя была в этом уже уверена на сто процентов) того, кого они искали. И на этот раз от встречи с ним лицом к лицу их отделяли какие-то минуты.
