И все это с «ятями» и «ижицами».
А вообще молодец этот Митрофан, Евстигнеев сын, настоящий защитник живой природы. «Гринпис» бы его одобрил.
Но снова вопросы, вопросы, вопросы. Что за птица «витар»? Что у нее за перья такие? Может, они так павлина называли в старые времена? Хотя – откуда под Можайском павлин? Это сейчас там ближнее Подмосковье, а тогда, на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков, глушь была еще та. Помещики, абсолютизм и все такое. А эта запись, по моим прикидкам, как раз к этому времени и относилась. Нет, может, у помещиков павлины и были, но в обычном лесу?
Нет, надо тащить сюда нетбук и сидеть в обнимку с ним. Дальше-то хлеще будет наверняка. А потом и вовсе непролазные дебри начнутся.
Кстати. Я читал, что есть такие программы, которые текст распознают и делают его вполне читаемым. Со всяких мертвых языков, если он трудно различим, и так далее. Надо бы такую программку себе установить и потихоньку наиболее невнятные моменты ей сканировать.
От этих мыслей меня отвлек звонок в дверь, должно быть, пиццу доставили. И это очень хорошо, а то у меня в животе уже гвалт поднялся, кишка кишке стучала по башке от голода.
Расплатившись с курьером, я притащил коробки на кухню, чуть ли не пуская слюну от запаха, идущего от них.
– Родька, – разложив их на столе и достав из шкафа две тарелки, кликнул я своего слугу. – Иди пиццу есть.
– Чего есть? – послышался голос из комнаты, и в коридоре раздался топоток. – А?
– Вот, – я открыл первую коробку, в ней была «пепперони». – Пицца. Нельзя не соблазниться.
– Это чего такое-то? – Родька вскарабкался на табурет и понюхал ближний к нему кругляш колбасы. – Хозяин, ты это не ешь! Что это вообще за снедь такая? Кто ее готовил? В каком трактире? Ты же не видел этого.
– Кто надо – тот и готовил, – я зацепил один кусок и с наслаждением откусил от него сразу половину. – Ешь и не нуди.
– А коли тот пекарь, что ее делал, в нее плюнул? – немедленно заявил этот мохнатый негодяй.
Невыносимое существо. Вот зачем такое говорить? Я теперь начал думать, что, может, у того, кто ее разогревал, было плохое настроение, и он в нее и вправду плюнул.
Да ну, что за чушь. Главное – вкусно-то как!
– Не буду я это есть, – стоя на табуретке, топнул по ней лапой Родька. – И ты эту непонятную штуку не харчи, говорю. Коли голоден – давай я кашу сварю. Сорочинская крупа есть, чернослив да изюм я из дому привез. Молока, правда, нет, но это ничего, на воде можно.
– Не хочу кашу, – прочавкал я. – Давай лучше Вавилу Силыча позови в гости. Может, и он с нами поужинает.
– Да он эту срамоту сроду употреблять не станет, – фыркнул мой слуга.
– А ты позови, – потребовал я. – Пусть он сам решит – станет или нет.
Я ведь так и не отблагодарил домового за то, что он мне помог той жуткой ночью, и это неправильно. Любое доброе дело не должно остаться безнаказанным, этому меня учил весь мой личный опыт. Говорят, что раньше добрые дела совершались просто так, по велению души и сердца, но то было давно, как раз в те времена, когда жил Митрофан, Евстигнеев сын. Сейчас с этим сложнее, и любое доброе дело требует адекватного воздаяния, помимо слова «спасибо», а именно – услуги, по масштабу аналогичной оказанной тебе. Вот меня в свое время Дианка из кредитного выручила, использовав свои связи в МГТУ и договорившись принять отчет на три минуты позже полученного срока, так я ее через две недели отблагодарил, поддержав на кредитном комитете. И не надо путать, это не «ты мне, я тебе», тут немного другие расклады. Хорошее отношение – оно на то и хорошее, чтобы подкрепляться соответствующими поступками. Например – приглашением на поедание пиццы. Нет, услуга Вавилы Силыча тянула на большее, но ничего другого я ему предложить пока не мог.
Ну а не захочет – так это его дело. В конце концов – мне больше достанется. Обожрусь до потери пульса.
Родька спрыгнул с табуретки и, сердито фырча, нырнул в щель у холодильника. Не было его минуты три, а после из этой же щели появились сразу двое – он и наш подъездный.
– Смотри, Вавила Силыч! – возмущенно проорал слуга, обличительно тыкая в мою сторону лапой. – Как такое в руки-то брать можно, а?
– Чайник поставь. Хозяин-от в сухомятку ест, – невозмутимо приказал ему подъездный. – И говори поменьше, не по чину это тебе. Не твоего ума дело, кто что в пищу употребляет. Он доволен? И ты доволен должен быть. Сказано тебе – ешь, так жуй и не рассуждай. Ты кто есть такой? Забыл?
Родька замолчал, хлопнул глазами и полез на стол, где стоял чайник. Судя по всему, слова подъездного оказали на него воздействие.
– Здравствуй, Александр, – степенно поприветствовал меня Вавила Силыч. – Спасибо, что пригласил. Где заказывал-то пиццу? Не у этих, что в тридцать девятом доме сидят?
Не дожидаясь ответа, он влез на табуретку и посмотрел на две еще не открытые коробки.
– «Маэстро», – одобрительно гукнул он. – Эта хорошая, они на начинке не экономят и тесто славное. «Четыре сыра» есть? Я его… То есть их очень уважаю.
– Добрый вечер, – наконец вставил слово я. – Есть «Четыре сыра». Вон в той, левой.
– Неужто есть станешь, Силыч? – не выдержал Родька, сунувший чайник под кран. – Вот это вот?
– Чайник кипяти! – не выдержал я. – Тебе же сказали!
– Верно тебе хозяин говорит, – поддержал меня Вавила Силыч, цапнув кусок желтой, как солнце, пиццы. – Я, Александр, это дело с чайком уважаю. Со сладким.
– Что творится на свете! – как бы себе под нос сказал Родька, но усугублять свое положение не стал.
Мы съели еще по нескольку кусков, в тишине, как и положено степенным людям. Разговор хорош, когда голод заморен, до того он ни к чему.
– Стало быть, достал книгу и нож? – первым нарушил тишину Вавила Силыч, к тому времени ополовинивший свою коробку. – Причем нож сразу в дело пустил. Молодец.
– Видели уже его? – уточнил я.
– Нет, – покачал головой подъездный. – Почуял. Такой предмет да в своем доме не распознать – это кем надо быть? Да и не я один, между прочим.
– Что «не вы один»? – уточнил я.
– Учуял, – усмехнулся подъездный. – Тут кое-кто у твоих дверей надумал ошиваться, черный, с хвостом. Только этот кое-кто к ней подошел – и его как ветром сдуло.
– Кошак! – даже перестал жевать я. – Тот самый?
– Он, – подтвердил подъездный. – Проскочил как-то, пакость такая. Но все, можешь не беспокоиться, ни он, ни его хозяйка сюда больше не сунутся. Они себе не враги.
– Хоть что-то, – обрадовался я.
– А с этим делом поосторожней будь, – Вавила Силыч цапнул еще один кусок пиццы и с уважением посмотрел на фолиант, который я сдвинул на край стола, чтобы не дай бог не заляпать. Почему-то мне показалось, что книге это не понравится. Я знаю, что она неодушевленный предмет, но тем не менее. – Те, кто эту книгу писал – они знали, о чем говорят. У них опыт был и память предков. У тебя ни того, ни другого. Сделать ты, может, что и сможешь, а вот в обратную сторону развернуть то, что сотворил – это вряд ли. Понимаешь, о чем я говорю?
