Нас обобрали сегодня утром, а уже к полудню дышать в кабинете стало совсем нечем, вентилятор тупо гонял воздух, ни капли его не охлаждая. Открывать окно не имело ни малейшего смысла, более того – это было совсем не по уму. Там прохлады в помине не было.
Мы глотали воздух ртом, как рыбы, и беспрерывно зевали от нехватки кислорода.
– Хочу на природу, – томно сказала Федотова. – Нет, даже не на природу, там делать нечего, там дети и муж, то есть еще хуже, чем здесь. Хочу на море, чтобы волна, и ветерок, и шезлонг. И еще коктейль, слабоалкогольный, со льдом, в запотевшем бокале, когда капельки по стеклу ползут.
– И чтобы его подавал мулат, – добавил я, обмахиваясь «Договором о поставке» какой-то фирмы. – Или даже лиловый негр.
– Ну негр – это слишком, – рассудительно заметила Федотова. – А вот мулат…
– Сашенька, – ласково обратилась ко мне Денисенкова. – Не помню, говорила ли я тебе сегодня, что ты лучший из молодых людей, работающих в этом богом забытом банке? Ты самый умный, самый добрый, самый-самый!
– Да-да, – оживилась Федотова. – Так и есть. Сашуля, ты вообще альфа-самец, честное слово. Любая из нас будет счастлива, если ты только глянешь в ее сторону!
– Не пойду, – немедленно заявил я. – Даже и не думайте. Меня на эти ваши… Не купишь, короче. Вон в казначейство какой-то студентик на практику пришел, его окучивайте. Он молодой, он поведется.
– Казначейство его само юзает, – печально вздохнула Денисенкова. – И потом – я в пятницу с Танькой оттуда сцепилась, они теперь нас не любят. Весь отдел.
– Эти мне ваши корпоративные войны, – проворчал я. – Сами себе палки в колеса суете.
– Са-а-а-а-а-ашша-а-а-а-а! – унисоном произнесли мои сослуживицы. – Мы хотим мороженого! Хотим-хотим-хотим!
И так – каждое лето. Они хотят, а мне идти.
Но – делать нечего, придется топать в магазин, поскольку они теперь не угомонятся, будут нудеть, как комары, до тех пор, пока желаемого не добьются. Легче дать им желаемое, чем остаток дня объяснять, почему я этого делать не хочу. Себе дороже выйдет.
– Сволочи вы, а не соратники, – проворчал я, вставая с кресла.
– Чего хочет женщина – того хочет бог, – назидательно произнесла Федотова. – Мне два. Фруктовый лед какой-нибудь и еще такое, знаешь – с одной стороны шоколадка, а с другой печенька.
– И мне то же самое, – добавила Денисенкова. – И давай поживее, а то я расплавлюсь. Мне надо охладиться.
Хотел я сказать, что плавится она от того, что за зиму лишнего веса набрала килограмм десять, но промолчал. Целее буду. Ленка – она добрая по жизни, но такого не простит. Бог простит – а она нет.
На улице было адское пекло в чистом виде. Раскаленный асфальт ощущался даже через подошвы ботинок, белое солнце лупило сверху так, что на небо было невозможно смотреть.
Я брел по тротуару, обливаясь потом, к близлежащему магазину, искренне надеясь на то, что там будет хоть какое-нибудь мороженое. Торговая точка тут, на Сивцевом, одна, все остальные – на Арбате, до которого топать и топать по Большому Афанасьевскому переулку. Это центр, тут продуктовых по пальцам перечесть, причем половина из них предназначена не для «купить поесть», а для «посмотреть» и подумать о том, из чего продукты на этих прилавках сделаны, не из стразов ли Сваровски и южноафриканских алмазов?
Фруктовый лед эти кошелки захотели. Радуйтесь, если эскимо какое будет или рожок вафельный.
Потом мои мысли плавно сместились на более насущные проблемы.
Как ни странно, последние дни были на редкость спокойные. У меня вообще начало складываться такое ощущение, что со мной кто-то очень сильный и властный играет, кто-то сидящий там, наверху в прозрачной яркой синеве и невидимых с Земли серебристых облаках. Причем этот «кто-то», несомненно, в сговоре с руководством банка, в котором я тружусь. Этот «кто-то» нагружает меня эмоциями, приключениями и опасностями в выходные, чтобы мне скучно не было, а рабочие дни не трогает, чтобы я мог честно выполнять предписанные мне должностной инструкцией обязанности.
Ну а что? Три дня с выходных прошло – и тихо. Никто в мой дом не ломится, никто меня ничем не пугает, даже Нифонтов – и тот со мной разговаривать особо не стал. Я ему сам позвонил во вторник вечерком, узнать, чем там карточная партия на кладбище завершилась. Так этот слуга закона и порядка отделался парой общих фраз, обещал перезвонить и все рассказать, после чего повесил трубку. И, разумеется, не перезвонил.
Ну и я решил его больше не набирать. Тоже мне, мистер Секретность. И потом – у меня тоже самолюбие есть.
Да и другие дела у меня имелись. Я продолжил чтение ведьмовской книги, правда уже не такое хаотичное, как пару недель назад, без выхватывания произвольных кусков текста. Скажем так – более планомерное. Причем самое пристальное внимание я уделил записям некоего Ратмира. Этот самый Ратмир как раз и оказался тем ведьмаком, избравшим стезю общения с мертвыми. Увы, но заметок он оставил после себя не так много, как мне хотелось бы, причем даже те, что имелись, носили несколько конспективный характер. И это я молчу о том, как это все выглядело внешне, в смысле трудночитаемости текста. Жил мой предшественник, несомненно, уже после того, как Кирилл и Мефодий изобрели свою азбуку, но задачу мне это не упростило. Бог бы с ними, с разными «аже еще» и «и его убяху», здесь хоть смысл худо-бедно уловить можно. Но местами это был вовсе ужас. Я даже Вавилу Силыча на помощь призывал, но все без толку.
Но все равно – источник информации это был если не бесценный, то крайне полезный. Кое-что я на ус намотал, в основном в отношении общения с мертвыми. Там вообще оказалось невероятно много нюансов, начиная с некоей условной классификации, уж не знаю, общепринятой или же самим Ратмиром составленной. Были мертвецы «нелепые», те, что погибли раньше срока, например, в результате несчастного случая. Были «на горло сказненные», то есть – убитые злодеями. Были «закладные» – те, которых умертвили по навету или вовсе в виде жертвы, тогда, похоже, это было в норме вещей. А еще «век отжившие», «млады головы», «ратные». Хватало, в общем.
И у каждого из них свои тараканы в призрачной голове. И устремления разные. И технология общения с ними тоже должна быть разная.
Кстати – читая эти записи, я внезапно ощутил, что бездна времени, лежащая между мной и Ратмиром – не более чем условность. По моим прикидкам, жил он в веке пятнадцатом, кабы не раньше, поскольку пару раз упоминал «Рюрика последов, что на троне в месте московом сидят». В принципе, можно было бы более-менее точно определить годы его жизни, полистав последующие записи, наверняка где-то если не про Ивана Грозного, то уж про Смутное время кто-то да упомянет, а потом оттуда и плясать нетрудно будет. Но зачем? Так ли это важно?
Так вот – между нами века, но, проводя время за книгой, я их совершенно не ощущал. То есть – мир, да, он стал другим. От времени Ратмира остался только ландшафт, который, впрочем, тоже наверняка порядком перекопали, и сколько-то исторических хроник, со свидетельствами сомнительного характера. Написать можно что угодно, но вот только сколько в этом всем правды?
