Одна.
Вид на Москву, на набережную.
И это при живом-то муже.
При всемогущей, великой и ужасной свекрови.
У той хотя бы молодой любовник завелся, новый.
А у нас…
Когда-то Василиса училась на историческом факультете МГУ и писала курсовые по Первой мировой войне. Так вот супружеская жизнь их с Иннокентием Краузе напоминала то окопные перестрелки… перепалки… вялые такие… то штыковой штурм, после которого каждый зализывал раны в тупом одиночестве, а то тотальную газовую атаку.
Это когда они с мужем… когда они пытались в который уж раз что-то выяснить, одним словом, поговорить «за жизнь».
Кончалось все одним и тем же – им обоим становилось нестерпимо, невозможно друг с другом – в спальне, в гостиной огромного особняка на Рублевке, в зале ресторана, в театральном фойе. Словно они попадали разом в ядовитое газовое облако, и чтобы вздохнуть полной грудью, очиститься, успокоиться, следовало бежать прочь – подальше. Муж – от жены, жена – от мужа, Иннокентий – от Василисы, а она…
Иногда с ним случались истерики, и он рыдал. По-настоящему рыдал, горевал, не притворялся. А она наблюдала – сидя в кресле или на козетке, поджав ноги. Или вот – на постели в съемной квартире в Крылатском. Они вместе договорились снять ее, чтобы хоть изредка, хоть ненадолго бывать вне поля зрения зорких очей Ольги Аркадьевны.
Мать Иннокентий вроде бы очень любил, «вроде бы» – это потому что… он так трепетал при малейших нотках недовольства в ее тоне, так нервничал, так боялся и одновременно тянулся к матери, мучительно ревнуя ее ко всем.
Василиса с самых первых дней замужества знала, что вышла за маменькиного сынка. За богатого маменькина сынка, которого мать по странной прихоти заставляет работать – делать дело, как она выражалась. И это, увы, у него не ахти как получается.
Что ж, ей повезло – так считали все ее прежние подруги, и постепенно от зависти они практически перестали с ней общаться, перестали звонить.
Наверное, ей повезло, везло же тем солдатам на фронтах Первой мировой, что выжили в газовых атаках…
Муж пытался изнасиловать ее, пока она спала.
Вот сейчас, на этой самой постели.
Пристроился сзади и причинил ей такую боль…
Отлично зная, что она ненавидит анальный секс, он тем не менее…
Она проснулась и ударила его по лицу – вместо «доброго утра», после бессонной ночи в клубе «Сохо» в сигаретном дыму.
Получай…
Штык тебе в брюхо, враг мой, муж мой…
– Дрянь!
– А ты извращенец! Пьяный извращенец!
– Куда ты, постой? Я люблю тебя!
Василиса, голая, спрыгнула с постели и побежала в ванную.
– Вот дря-я-я-янь!
В ванной Василиса заперлась, прислонилась к холодной кафельной стене. Он делает это, потому что знает. Да, да… вся эта их жестокая война, вся эта их долгая междоусобица… Просто Кешка знает, что она ему изменяет. Сейчас с Шеиным – его боссом. А до этого были другие – молодые, ровесники.
Кешка определенно знает все, это наверняка она ему сказала – мать, свекровь.
Встать под горячий душ и смыть это с себя.
– Васенька, ты там? Открой, ну пожалуйста… ну, я извиняюсь. Васенька… ну, я не знаю, как это вышло… ну прости… я себя полностью контролирую, даю слово, что такого никогда больше не повторится… Открой, я хочу к тебе. Я люблю тебя.
Я люблю тебя…
Из углов ванной начал появляться незримый горчичный газ. Газовая атака началась. Всем надеть противогазы.
Василиса включила воду на полную мощность.
– Да открой же ты! Дрянь! Шлюха… Открой мне дверь!
Удар!
Нет, дверь ему не сломать. Он тощий и хлипкий. Когда они познакомились, она обратила внимание, какая тонкая у него шея и какой огромный кадык. С тем, что он не красавец и не мачо, она смирилась сразу – серый какой-то, угловатый. Когда они только-только познакомились и начали встречаться, он смотрел на нее преданно, по-собачьи. Потом Василиса поняла причину – она кого-то напоминала ему, возможно, его первую, самую первую любовь.
Удар в дверь.
Ничего, это просто опять истерика с ним.
Обычно он тихий. Слишком даже тихий на людях и стеснительный (и это при таком-то мамочкином капитале). Но он редко когда говорит про деньги, даже с ней – со своей женой. И вообще он весь какой-то зажатый порой. Иногда Василисе даже кажется…
Удар в дверь.
Вот сейчас, например…
– Открой, слышишь? Я тебе ничего не сделаю, только открой мне!
Вот сейчас… когда голос его вот так звенит, как бритва… ей, Василисе, кажется, что он похож на маньяка.
Там, за этой дверью – с ножом, с топором.
Она открыла замок.
Иннокентий, завернутый в простыню, буквально упал, сверзся на нее – она подхватила его как ребенка. Лицо его мокро от слез.
– Васенька моя, ну прости, прости меня… люблю тебя очень…
Это… вот это всегда напоминало Василисе эпизоды «братания в окопах» Первой мировой.
– Я не резиновая кукла.
– Да, да, конечно, – он покрывал ее шею, лицо поцелуями.
– Я живой человек.
– Да, да, – он весь дрожал.
– И я так больше не могу, Кеша.
– Нет, нет, мы сможем, не говори так никогда.
Он обнял ее – Василиса видела тысячи раз, что именно так он обнимает мать.
Ей ничего не оставалось, как обнять его тоже.
Утро… то есть новый день – жаркий, июльский – они встретили в своей постели, куда вернулись из ванной, держа друг друга за руку, все друг другу простив, или нет – позабыв на время.
И не занимались сексом, просто лежали рядом, уставившись в потолок.
А потом у Иннокентия зазвонил мобильный, и по звонку Василиса поняла, что это Шеин Борис Маврикьевич – босс мужа, старинный приятель и компаньон свекрови и по совместительству галантный пожилой любовник Василисы.
Именно с ним Василиса забывала о своих домашних фронтах. О своей личной войне в тылу семьи Краузе.
Глава 8
МАГНОЛИЯ
В общем-то, конечно, это курьез и ничто иное, – так подумала Катя, покидая кабинет майора Бурлакова. Вполне годится для коллекции милицейских баек: «вселяющие ужас звуки», раздающиеся по ночам в пустом здании Замоскворецкого универмага.
Интересно, если это розыгрыш патрульных специально для Бурлакова, то…
Но они рапорты официальные написали. А за такие рапорты можно и неполное служебное схлопотать – за слишком пылкую фантазию или любовь к розыгрышам, это значение не имеет.
