Катя прошла мимо мужских примерочных. Если она права, тут тоже должна располагаться дверь на черную лестницу. Заперта?
Открыта. Здесь все внутренние двери открыты. Заперты только, как вчера говорили сотрудники МУРа, подвальные склады, тот «второй» подвал и сам универмаг. Во внутреннем пространстве перемещаться можно совершенно свободно, нельзя лишь выйти на улицу.
Но убийца покинул здание. И тогда тоже, в июле восьмидесятого…
Катя оглянулась – налево огромный отдел «Тысяча мелочей» – стеллажи, стеллажи, нет, туда мы не пойдем, она потянула дверь на себя и вышла на черную лестницу. Вот так, и никто, кажется, этого не заметил.
Тут уж никакого ремонта… С незапамятных времен. Стены в облупившейся зеленой краске, крутые гранитные ступеньки и лифт – старый с железной дверью. И не грузовой и не пассажирский, старый…
Катя потянулась к ручке лифта, нажала, открыла, вошла в кабину. Как во сне… Эти щербатые стенки, дуб, дерево…
Нет, нет, не хочу, пусти, пусти меня, нас тут закроют!
Дверь с лязгом захлопнулась и…
Старый скрипучий лифт медленно начал подниматься на четвертый этаж.
Пусти, нянька, пусти меня, не хочу, нас тут закроют!
Нас закроют…
Да открой же ты эту чертову дверь! Я замерзну тут насмерть!!
Катя…
Она ощутила, что ей не хватает воздуха, – здесь, в этой кабине. Лифт остановился, и она ударила в дубовые створки, они подались, открылись словно бы нехотя, а потемневшая металлическая ручка… она не опустилась вниз, когда Катя нажала на нее изо всей силы. Лифт превратился в ловушку.
Вроде бы что паниковать – подумаешь, застряла в универмаге днем, где весь персонал на рабочих местах, – кричи, и тебя выпустят, откроют…
Но Катя… сердце колотилось в ее груди, сердце останавливалось, и воздуха не хватало.
Она ударила изнутри по створкам что есть силы, едва не разбив стекло… То чертово стекло балконной… да, да, именно балконной двери…
Трескучий мороз. Февраль…
Да открой же ты эту чертову дверь! Выпусти меня, я же замерзну тут насмерть!
Последнее, что она увидела перед тем, как потерять сознание… силуэт… тень…
Там, за дверью старого лифта…
Нет, за той самой балконной дверью, разукрашенной седым инеем февральского мороза.
ОТКРОЙ… ВЫПУСТИ МЕНЯ ОТСЮДА, ИБО Я ПОГИБАЮ…
Глава 23
ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ
Подожди… подожди… постой, это мы сейчас, мигом…
Ах, черт, тут пыль… А у тебя платье белое, как у невесты… как назло…
Ничего, это мы сейчас устроим… Эй, все в порядке? Ну вот, и глаза открыла…
Катя… Она ощущала, что парит над землей. Кто-то подхватил ее и поднял высоко-высоко. И нет ничего кругом, только пыль поднимается от земли, и от пыли этой першит в горле.
И еще что-то теплое под щекой… И что-то стучит прямо в ухо, бьется…
Чье сердце?
Она открыла глаза, окончательно очнувшись после обморока, и…
Высокий потолок с грязной лепниной, ободранные стены и чье-то лицо… мужское лицо…
Мужчина… незнакомый мужчина держал ее на руках!
Катя рванулась. Белая крахмальная рубашка, это к ней она прижималась щекой на его груди…
– Да тихо ты, подожди, тут грязища везде, что я, на пол, что ли, тебя положу? Мигом изгваздаешься вся.
Голос… она слышала его прежде. Она всегда узнавала голоса людей даже с закрытыми глазами. А этот… они и встречались только однажды… совершенно случайно… Он сказал, что его зовут… Магнолия…
Марк Южный – помощник и телохранитель владельца универмага Шеина посадил ее на подоконник. Снял свой черный пиджак и подложил ей под спину, со стороны грязного стекла.
Катя уперлась ладонями в его грудь, отталкивая его что есть силы.
– Вы что делаете? Пустите меня!
– Я что делаю? Это ты что тут делаешь, детка? Ничего себе картина! Слышу, в лифте кто-то бьется лбом о стенку. Глянул – а это ты. Ты чего так струсила? Там дверь просто старая, пружина тугая, надо вниз ручку и на себя. Я дверь открыл, а ты бац – и на меня, хлоп в обморок, еле подхватить тебя успел, а то бы лицо себе расквасила.
– Что? – Катя села, изумленно озираясь. – Что вы такое говорите?
– Я говорю, разбилась бы, а жаль… такое личико… портить нельзя. Так что ты тут забыла, на четвертом этаже?
– Я… я пришла в универмаг… мне надо было посмотреть, – Катя провела ладонью по лицу.
Марк слегка отодвинулся, освобождая ей место.
– А в обморок-то чего ж хлопнулась? Чего испугалась?
Она смотрела на него. Совершенно чужой, незнакомый человек… Сказать ему? Она же вспомнила все.
– Я не испугалась, просто… Очень давно, еще маленькой меня сюда привели в универмаг. Нянька, ей нужна была шерсть для вязания. И мы вошли, я не хотела, плакала, кричала… Я боялась, что нас тут закроют, оставят… Закроют дверь, и мы…
– Чего-то я не пойму, – Марк наклонился к ней с высоты своего роста. – Что ты говоришь?
– Я вспомнила, – Катя снова провела рукой по лицу. – Когда мне было пять лет… однажды мы остались с моей нянькой дома… с другой нянькой, прежней. Она вышла на балкон, а мороз был очень сильный, градусов под тридцать, она выскочила на одну секунду – повесить белье, а я… мне же пять лет всего… я случайно закрыла, защелкнула задвижку на балконной двери. И не могла открыть. Нянька кричала там, на балконе, она замерзала. Соседи услышали крики, выбили дверь квартиры… Ее тогда сразу увезли в больницу, она едва не умерла… Мне было всего пять лет, я случайно защелкнула ту задвижку…
Она попыталась слезть с высокого грязного подоконника. Марк подал ей руку.
– Ну, привет… с детства, значит, это, – он усмехнулся. – А здорово ты мне на руки шмякнулась. Я прямо обалдел.
– Извините меня, пожалуйста. Где моя сумка?
– Она у лифта. Я сейчас принесу, подожди.
Он вернулся в мгновение ока, отдал сумку. Катя посмотрела на него – высокий, широкоплечий, пиджак ей свой отдал, сам в белой рубашке и без галстука. А к этому дорогому черному костюму телохранителя полагается галстук, таков дресс-код.
– Ты что, одна сюда пришла? А где ваши все, ну в смысле менты? Вчера небось полон универмаг нагнали. – Он смотрел, как она достает из сумки пудреницу.
– Тут вчера труп женщины задушенной нашли на втором этаже.
– Да слышал я. Босса моего, Шеина, сегодня на Петровку потянули. А меня тормознули на проходной – пропуск, видите ли, на меня не заказан. Три часа он уже там парится.
