– Матвей, Поляк… мой дядя, – Комаровская прижала окровавленную ладонь к своим губам. – Он знал, как сюда войти ночью… Августа ему рассказала про лестницу и про зеркало… мы ходили сюда с ним, когда тут все закрывали… мне было тогда тринадцать и я… он был моей первой любовью… а вы знаете, что такое любовь?
– Вы забирались в универмаг по ночам? Зачем?
– Брали что нравится, но понемножку… А потом однажды днем в марте… Августа позвала меня к себе домой, и он пришел… вы знаете, что такое любовь? Мне было тринадцать лет, а он был старше, и он был мужчина… мы забыли об осторожности… в ее спальне, на ее кровати, на шелковом покрывале… А она вошла и застукала нас… Понимаете, она нас застукала, старая собака, она начала орать, что Матвей подонок, что я малолетка и что она все расскажет моим родителям… и тогда он… он схватил ее за горло… он задушил ее, а я…
– А в универмаге, потом, уже летом, в этом универмаге?
– Он убил их здесь, всех троих… и после все мне рассказал… Ему нужен был слушатель… а я всегда слушала его, когда он говорил… и это было только нашим… нашим, сокровенным, понимаете, он делился со мной… я восхищалась им и так живо все себе представляла, словно это я сама сделала… словно я была здесь вместе с ним, – Комаровская обвела взглядом огромный торговый зал. – Он говорил тогда, что это такой кайф… жизнь, чужую жизнь держишь в своих руках и делаешь с ней что захочешь… отнимаешь, забираешь себе… кайф, он не врал мне, он все всегда мне рассказывал. А потом понял, что я знаю слишком много и мне всего тринадцать лет… и он попытался избавиться и от меня. Но я ему не позволила. Я всегда помнила, что он сделал с теткой Августой на моих глазах там, в ее спальне… Я ему не позволила. Я сама расправилась с ним.
– Вы его убили?!
Комаровская не ответила.
– Где Маньковский? Он ведь пропал без вести? – Катя подошла к ней вплотную. – Где его тело?
– Там, где его уже никто никогда не найдет.
– Все, мое время вышло, пора кончать, – Марк вроде бы и не сильно ребром ладони ударил Комаровскую в шею, и она, поперхнувшись фразой, как сноп рухнула на пол.
– Марк!! – закричала Катя.
– Что орешь? Я ее просто вырубил, потом очухается… Теперь твоя очередь, пани Катарина, давай показывай, где тот гараж в Партийном переулке. – Он взвалил Комаровскую себе на плечо. – Что стоишь как статуя? Я беру эту тварь, а ты эту дуру в охапку, – он кивнул на Василису. – И сматываемся отсюда.
И он со своей тяжелой ношей на плече ринулся вниз, на первый этаж. Не к двери-зеркалу, не к подъемнику, а вниз.
Грохот стекла…
Когда Катя спустилась, помогая Василисе, нетвердо державшейся на ногах, они увидели, что внутреннее стекло витрины разбито.
– Быстро, сейчас сюда охрана приедет! – Марк стоял в витрине, как странный, невиданный манекен.
То старое пианино с пожелтевшими клавишами между раскрытыми клетчатыми зонтами… Марк ударом ноги опрокинул его, и оно с грохотом и звоном высадило огромное внешнее стекло Замоскворецкого универмага!
Осколки на сером асфальте… Красные тревожные огни сигнальных датчиков…
– Быстро в машину!
Черный «Мерседес» – тот самый, шеинский, припаркованный у самых дверей. Марк открыл вместительный багажник и положил, запихнул Комаровскую туда, захлопнул крышку.
Потом сел за руль. «Мерседес», визжа тормозами, развернулся на площади под светофором и мимо Монетного двора, мимо казарм… А навстречу уже летели по Александровской улице, воя сиреной, машины вневедомственной охраны.
Сонная площадь, желтый свет светофора, маленький сквер и тихий кривой переулок. А вокруг гигантские офисные здания – бывшие заводские корпуса. Всего пять минут езды по ночной Москве, а в подземных лабиринтах спецзоны, где никогда не случается пробок, наверное, еще меньше.
– Ну и где этот гараж?
– Вот он, – Катя показала на маленькое двухэтажное кирпичное здание с заколоченными фанерой окнами и ржавой крышей, притулившееся сбоку к бывшему механическому цеху, а ныне мебельному магазину. – Я не знаю точно, но мне кажется, что это и есть то самое место, Марк.
Они вышли втроем.
– Меня ноги не держат, – прошептала Василиса. – Я боюсь… не бросайте меня.
Катя подставила ей плечо. Марк возился со старой дверью, заколоченной досками, отодрал их и снова пинком ноги…
Дверь сорвалась с петель. В нос ударил запах гнили и пыли, плесени и еще какая-то вонь…
Все, что осталось от старого гаража фирмы «Ригли и Хоппер», переоборудованного затем в райкомовский гараж, а потом просто в заводской склад…
Ржавое железо, разобранные станки, чугунные болванки, моторы, бетонные стены боксов, ремонтные ямы…
– И где же это? – Марк включил фонарь, прошел вглубь. – Тут просто помойка, старая помойка… солгала, значит, мне?
– Я не знаю точно, я просто подумала… Этот старый гараж строил тот же архитектор, что и универмаг, и он создал подземные сооружения, тут все связано, и здесь еще один вход в спецзону.
– Обманула меня, солгала! – Марк в ярости топнул ногой и…
Грохот, треск… Рухнули старые перекрытия, и в клубах пыли и известки, изрыгая проклятия, он провалился в тартарары…
– Марк! – крикнула Катя.
Огромная зияющая дыра в полу.
Цепляясь за гнилые доски и штукатурку, она заглянула вниз…
– Марк, ты цел? Сейчас мы тебя вытащим!
– Посвети фонарем!
– Марк, ты ничего себе не сломал?
– Брось мне фонарь!
Катя бросила фонарь, он стукнулся о бетонный пол, вспыхнул и…
В центре бетонного бокса прямо перед Марком, поднявшимся на ноги, стояла инкассаторская машина – броневичок кофейного цвета с пуленепробиваемыми стеклами.
Марк Южный подошел и оперся на ее капот.
– Хелло, бэби, – произнес он. – Вот ты и нашла своего папочку.
На глаза Кате попался моток троса, и они вместе с Василисой вытащили его из кучи металлолома, размотали и опустили в бетонный бокс.
Но прошло еще, наверное, бог знает сколько времени, пока голова Марка не возникла над краем провала.
– Там тоннель по уклону вверх и железные ворота. Въезд-выезд наружу где-то между заводскими корпусами, – сказал он, вылезая. – А ты оказалась права.
– У тебя кровь идет, тебя надо перевязать, – сказала Катя.
– И честна со мной. Подожди, порез – это пустяки, – он взял Катю за кисть. – Я о другом. Как поступим?
– Как договаривались там, в универмаге.
– А может, по-другому? Может, поладим?
– Отдай мне Комаровскую, Марк.
– Может, все-таки поладим, а? Ты мне подходишь, детка, – он заглянул в Катины глаза. – Я это сразу понял, как только увидел тебя. Мы всегда сможем договориться, а это и есть залог счастья. Там, – он кивнул вниз, – того, что в машине, хватит на всю жизнь.
