Но Катя понятия не имела. Она никогда не могла запомнить дорогу. Она осматривалась, куда они заехали? Где автобусная остановка? Где церковь, хвойный бор? Где дача Волкова? Ну хоть бы один знакомый ориентир был!
— Лыков мне сказал — как с Рязанки свернешь по указателю, сразу направо, а потом… забыл — то ли опять направо, то ли налево. — Мещерский сбросил скорость, — И кажется, мы какой-то поворот проехали. Вон едет кто-то, сейчас спросим.
С их машиной на пустынной дороге поравнялся велосипедист.
— Простите, далеко отсюда до Лесного? — окликнул его Катя, опуская стекло. Велосипедист остановился. И Катя вдруг вспомнила его: не далее как вчера она видела этого парня на старом «Москвиче» вместе с каким-то сверстником и той блондинкой по имени Марина Аркадьевна.
Велосипед у парня был для деревни просто шикарный — новехонький, немецкий, с наворотами. Одет парень был в красную куртку «Томми Хильфингер».
— Вы едете в Лесное? — спросил он.
— Да, к Салтыкову Роману Валерьяновичу, — ответил Мещерский. — Но что-то вот заблудились.
— А я тоже туда еду, — парень разглядывал их с любопытством. — Могу вас проводить.
— Вы работаете в Лесном? — спросила Катя.
—Да. Вы поезжайте за мной следом.
— Нет, так дело не пойдет, давайте садитесь в машину, а велосипед ваш в багажник погрузим, так будет быстрее, — распорядился Мещерский.
— У меня все колеса в грязи, испачкаю вам багажник.
— Пустяки, — Катя открыла ему дверь машины. Вот так удача: ехала, чтобы среди обитателей Лесного в первую очередь установить личности имеющихся там в наличии молодых людей. И вот, как говорится, с лета в яблочко попала.
— Вас как зовут? — спросила она.
— Леша. Алексей Изумрудов. — Парень сложил велосипед, легко поднял его и погрузил в открытый Мещерским багажник. — А вы друзья Романа Валерьяновича?
— Я с ним знаком, — ответил Мещерский, — вот еду повидаться. Он ведь в Лесном сейчас?
— Вчера из Москвы приехал. — Изумрудов сел рядом с Катей на заднее сиденье, указал на грунтовую дорогу, уходившую от перекрестка направо. — Здесь сверните. Можно и по шоссе добраться, только это надо в другую сторону.
— Я же говорил — мы поворот один проскочили. Заболтались. — Мещерский отдавался делу управления автомобилем с жаром и страстью.
— Тут недалеко. Проедем Воздвиженское и снова повернем направо, — поясняя Изумрудов Кате.
Она украдкой разглядывала его: зелен виноград, совсем еще зелен. Но по виду — спортсмен и умница. Вежливый, неразболтанный. И очень симпатичный. Годам к двадцати восьми превратится в такого красавца, из-за которого немало женщин потеряет покой.
— Как дела в Лесном продвигаются с реставрацией?, — бодро осведомился Мещерский, давая понять, что он в курсе происходящих там перемен.
— Неплохо. Дом почти закончили снаружи. Правый флигель полностью готов, все там сделали. В остальной части дома отопление вчера подключали. Сейчас парк начали расчищать. А вы архитектор или дизайнер по ландшафту, да?
— Ни то и ни другое, — Мещерский улыбнулся. Въехали в Воздвиженское. И Катя наконец узнала место, где вчера провела целый день. Вон магазин, почта, а вон и милиция. Что-то машин снова дежурных понаехало. И из главка тоже есть, судя по номерам.
— А что это у вас тут так много милиции? спросил Мещерский, поймав ее взгляд. — Случилось что-нибудь?
— Не знаю. Может быть. Нам после указателя опять направо.
«Неужели ему ничего не известно про убийство? — подумала Катя. — Или он просто не желает огорошивать этой новостью гостей Салтыкова?»
Грунтовая дорога пошла лесом. Катя снова увидела, среди деревьев то там, то здесь кучи битого кирпича. Это были остатки разрушенной ограды больницы. Дорога снова свернула — вдоль обочины теперь в ряд выстроились старые липы. В конце этой аллеи были врыты в землю два кирпичных обелиска. Ни ворот, ни забора не было, но кирпичные обелиски явно отмечали какой-то рубеж. Машина проехала между ними, и снова замелькали деревья. Но это был уже не лес, а скорее заглохший запущенный парк. Заросли расступились, открывая панораму Прудов. Из-за поворота возник деревянный барак, потемневший от дождей и непогоды, а вдалеке на берегу пруда стало видно приземистое одноэтажное здание, выстроенное, как говаривали в старину, «покоем» — центральная часть и два флигеля по бокам.
Среди багряной осенней листвы на фоне темных стволов деревьев дом выделялся своими угловатыми тяжеловесными очертаниями и новой крышей. Фасад украшал портик с шестью коринфскими колоннами. Лепнина портика и капителей была восстановлена заново. Часть центрального фасада и весь левый флигель были в строительных лесах. Цоколь, который только начали облицовывать серой плиткой, зиял свежими пятнами штукатурки.
Это было, пожалуй, почти все, что успела разглядеть Катя, выйдя из машины. Дом, парк, пруды, хаос строительных работ — все это сразу отошло на задний план, потому что…
— Сережа! Мещерский, ты ли это? Дорогой мой, ты приехал! Как я рад тебе! — Высокий дородный мужчины встречал их на фоне коринфского портика. Резво, как мячик запрыгал, заспешил навстречу по полувосстановленным ступеням подъезда и через секунду уже заключил Мещерского в крепкие объятия. Поцеловал троекратно с пылкой радостной горячностью. Хлопнул по плечу, затормошил.
Таким Катя впервые и увидела Романа Валерьяновича Салтыкова. А через минуту из правого флигеля буквально посыпались новые и новые лица: две интеллигентного вида дамы, бледный паренек в джинсах, молодой крепко сбитый мужчина, похожий на пирата, миловидная шатенка с котенком на руках.
У Кати даже голова закружилась от неожиданности и шума. Но головокружение это не было болезненным и неприятным, а напротив, словно его вызвала внезапно грянувшая музыка, подхватившая вас и закружившая в бешеном ритме вальса. И все в одночасье смешалось в этой слитной разноголосице оживленных возгласов, вопросов, ответов, радостных замечаний: «Рады познакомиться, очень рады», «Проходите в дом, милости просим», «Сережа ну познакомь же меня с твоей очаровательной спутницей», «Сергуня, молоток, что приехал, не обманул», «Очень приятно, Валя», «Милости просим, вы ведь здесь еще не были ни разу?»
Чтобы разобраться в том, кто есть кто и кем кому доводится, Кате понадобилось время. Салтыков встретил Мещерского по-театральному шумно, но эта театральность скрывала смущение и одновременно искренность. Катя смотрела на них: родственники. Надо же — они родственники! И таковыми себя сознают и ощущают, хотя некогда близкие и тесные родственные связи их предков были насильственно разорваны, рассечены революцией, войнами, границами, «Железным занавесом» и разным укладом жизни. Что же соединило их так бурно, шумно, стремительно, буквально бросив навстречу друг другу? Память? Кровь?
Салтыков был от души рад приезду Мещерского. И, наверное, именно этим он сразу и безоговорочно расположил Катю к себе. Славный, очень славный; ну и что, что внешность совсем не броская — редкие пепельные волосы, светлые ресницы и брови, кожа как у альбиноса, склонная и к медовой бледности, и к пылкому багровому румянцу на щеках? Зато глаза хорошие — умные, добрые, улыбка обезоруживающая, детская. И манеры отличные — сразу видно, кто перед вами. По-русски он говорил чисто, правда, произношение у него было непривычное для слуха москвичей, с отчетливым "с", четкими шипящими согласными. А Мещерский выходило как «Мещерскый». Но это был не европейский заграничный, а настоящий дореволюционный петербургский акцент.
