Шубин с грохотом распахнул дверь. Вера Захаровна глянула на него выжидательно и чуть иронично – чего изволите, господин и повелитель?
– Зайдите ко мне, Вера Захаровна, – попросил он сипло.
Она подчинилась. Шубин пересек кабинет, подошел к окну. Вера Захаровна машинально отметила: пора поменять жалюзи на окне, надо позвонить коменданту здания. Кабинет Шубина – просторный и солнечный – она содержала в образцовом порядке, строго следя, чтобы итальянская офисная мебель и все аксессуары – письменный прибор в стиле хай-тек, ноутбук, которым Шубин почти никогда не пользовался, бронзовая статуэтка коня, подаренная на день рождения, гобелен на стене в виде герба региона – аляповатое произведение местной ковровой фабрики, – все было на месте.
– Подойдите, пожалуйста, к окну, – попросил Шубин.
Вера Захаровна подошла. Окна мэрии выходили на площадь. Напротив, на углу, располагался салон красоты. Вера Захаровна посмотрела туда – ее мысли были связаны с этим местом. Возле салона она увидела Кассиопею Хайретдинову рядом с каким-то плотным блондином в черном костюме (это был Фома), еще какого-то незнакомца – маленького роста, но тоже хорошо, по– столичному одетого (а это был Мещерский), увидела Юлию Шубину и жену прокурора – Марину Андреевну. В дверях маячила Кира – менеджер салона красоты. Из всех находившихся в тот момент в салоне Вера Захаровна не увидела лишь продавщицу Наталью Куприянову. Она даже и не узнала тогда, что та была там тоже, что именно она и подняла весь этот странный переполох среди бела дня.
А потом Вера Захаровна узрела и еще одного незнакомца – они все, вся эта группа, молча и напряженно уставились на него. И это было так странно, потому что до этого в Тихом Городке, не лишенном своего собственного этикета, приезжих вот так в упор, нагло не разглядывали. Сначала она увидела его машину и отметила, что машина – новая иномарка, и весьма, наверное, дорогая. Черная, как вороново крыло. Белая рубашка незнакомца контрастировала с этой сияющей чернотой. Незнакомец повернул голову и посмотрел в сторону мэрии.
Шубин отступил на шаг от окна.
– Вы его не узнаете? – спросил он.
– Нет, – Вера Захаровна сейчас больше удивлялась ему.
– Помните Либлинга – главного инженера полигона? Вы должны его помнить.
– Помню, его я помню…
– Это Герман, его сын. – Шубин не отрывал глаз от окна.
Вера Захаровна вытянула шею. Этот парень… мужчина… хозяин этой вот машины… этот красавец… тот? Тот самый?!
– Узнаете его?
– Нет, – она покачала головой, – его невозможно узнать.
– А я его сразу узнал, – Шубин сглотнул. – И Самолетов узнал его сразу, он звонил мне только что.
Вера Захаровна смотрела вниз, туда, где стоял незнакомец. Он стоял в центре площади – спокойно, словно заезжий турист. И вместе с тем он как бы давал себя увидеть – вот он я. И я здесь.
Вера Захаровна была потрясена. Сын главного инженера полигона Либлинга… Она помнила его. Многие в Тихом Городке помнили его. С этим парнем – конечно же, его звали Герман, как она могла это забыть? – была связана длинная история. И то ужасное убийство в парке этой девушки – внучки академика… Как же ее звали, бедную, – Инга, Ирина? Нет, Ирма, Ирма Черкасс, у нее еще был младший брат. А у этого – кто там сейчас на площади – была сестра, которую звали…
Внезапно Вера Захаровна вспомнила имя сестры. Перевела испуганный, удивленный взгляд на Кассиопею, застывшую на фоне голубого дома с геранями в деревянных ящиках. Неужели?! Она ведь спрашивала Кассиопею, и не раз, об этом ее таком странном, таком вычурном, необычном имени…
Это жуткое убийство, потрясшее город, было не началом, а лишь продолжением истории, связанной с сыном инженера Либлинга. Этим самым Германом…
– Он вернулся в город, – произнес Шубин. – Он настоящий маньяк. И всегда им был.
Маньяк… Когда по городу пополз этот зловещий слушок? Маньяк, осторожно, берегитесь, он настоящий маньяк, опасный, как бешеный зверь. Тогда, когда в парке в луже крови обнаружили ту девушку? Или раньше, намного раньше? Когда произошли те шокирующие события с учительницей немецкого, которые прочно вошли в городские легенды, как «история про учительницу и ученика»? Или то ужасное происшествие, которое вошло в городские легенды под именем «истории про сожженную собаку»? Или тот случай, когда местной «Скорой» в городскую больницу был доставлен окровавленный парень с глубокими порезами на груди?
Вера Захаровна внезапно вспомнила – вот он сидит на больничной каталке, полуголый, в одних только джинсах и кроссовках. Она стоит перед ним – она в ту ночь как раз дежурила, была ответственная от райкома. Это было летом в День города, к которому они все – вся тогдашняя городская администрация – усиленно готовились. Сколько лет назад это было? А через год произошло то убийство в парке. И если бы она только знала тогда, если бы могла предположить…
Вот он сидит перед ней на больничной каталке. Кровь ручьем – он прикрывает скрещенными руками голую грудь. Они все – срочно вызванные, поднятые буквально по тревоге представители райкома комсомола, родительского комитета, участковый милиционер, санитары. Он – этот самый Герман, сын инженера Либлинга. Он смотрит на нее в упор – не по годам физически развитый, крепкий, как железо. Мальчишка? Нет, далеко уже не мальчишка, если вспомнить ту историю с учительницей немецкого. На его висках – бисеринки пота, губы дергаются – то ли от боли, то ли в какой-то сумасшедшей жуткой улыбке.
– Что ты натворил? Зачем же ты сделал это с собой? – кричит участковый, он потрясен, как и все они, прежде он ничего подобного не видел.
Парень внезапно опускает скрещенные руки, словно у него иссякли силы отгораживаться, скрывать. И они все – и в том числе и она, Вера Захаровна, инструктор райкома, – с ужасом видят, что вся грудь его буквально исполосована, изрезана вкривь и вкось, вкось и вкривь. На белой коже, на буграх накачанных юношеских мышц вырезан багровый орнамент. Порезы суть вырезанные ножом на коже, как на древесной коре, буквы. Вера Захаровна – крепкий, закаленный комсомольской школой боец, но чувствует – еще немного, и она самым позорным образом грохнется в обморок. Кровавый орнамент на изуродованной груди складывается в какое-то слово. И первая буква И – кожа, вспоротая ножом…
– Что ты написал? – она старается не выдать своего волнения. – Мальчик… Тебя ведь Герман зовут? Что ты там написал? И…
– Иисус, – он закусывает губы от боли, стараясь не застонать. – Ну, что же вы – читайте, как на заборе. Иисус, а может быть, Ирод.
Эта его фраза потрясает ее не меньше увиденного.
– Что же вы? – его голос срывается на хриплый крик. – Читайте же, читайте, как на заборе!
Он разводит руки в стороны. Кровь из порезов заливает его потертые джинсы. У него ножом на груди вырезано женское имя, начинающееся с буквы И. «Ирма» – сейчас здесь, в кабинете Шубина, Вера Захаровна это хорошо, слишком хорошо помнит.
