Ирма Черкасс – так звали ту убитую девушку, внучку академика. Но это случилось потом, через год. А пока…
– Зачем же он вернулся? – шепчет Вера Захаровна. – Как же он мог вернуться сюда?
Шубин ей не отвечает. Его глаза расширены. Внезапно он лезет в карман пиджака, достает упаковку таблеток, высыпает сразу несколько белых колесиков на ладонь. И судорожно глотает.
Точно так же, как… Вера Захаровна вспоминает – точно так же на том заседании объединенной комиссии по делам образования, куда были приглашены представители райкома и РОНО, глотала таблетки та учительница немецкого языка. Вербицкая была ее фамилия. Это было официальное окончание истории, вошедшей в городские легенды под именем «истории учительницы и ученика». Герман Либлинг – сын инженера Либлинга, эта фамилия и тогда фигурировала в деле. Но это было гораздо раньше истории с маниакальным членовредительством. Он учился тогда в восьмом классе, и соответственно ему было… да, где-то около четырнадцати. А учительнице немецкого Вербицкой было лет тридцать семь. Она тоже была незамужней, бессемейной и как учительница имела в городе репутацию отличного педагога. Особенно после того, как ее выпускница поступила на филологический факультет МГУ на немецкое отделение. К ней стали обращаться как к педагогу-репетитору, чтобы помогла ученикам более глубоко освоить язык – уже по чисто индивидуальной программе. Инженер Либлинг (у него были немецкие корни) просил ее позаниматься и с его сыном – в период школьных каникул.
И они занимались – сначала в школьном классе, а потом учительница Вербицкая стала приглашать своего ученика к себе домой – жила она в коммуналке на улице Первопроходчиков, как раз неподалеку от городского парка. Вера Захаровна внезапно представила, как они сидели за столом под зажженной лампой с оранжевым абажуром (в Тихом Городке в те времена в каждом доме имелась такая). Сидели друг напротив друга, разделенные только столом, – почти сорокалетняя женщина, учительница. И очень красивый четырнадцатилетний мальчишка – ученик. Читали, склоняли, повторяли что-то вроде: Ich liebe, Du libst, Liebhaberei, Liebhaber…
[1]
Слово отчетливо прозвучало в мозгу Веры Захаровны – точно чей-то голос, ломкий, подростковый, но уже с басовитой мужской хрипотцой, повторил его. Вера Захаровна поднесла руку к глазам – да что же это такое? Перед глазами плясали белые буквы, кружились, вертелись, сливались в белый круг. Она коснулась оконного стекла. Это не имеет, не может иметь никакого отношения к ее воспоминаниям, это просто игра, спасение от скуки, от темных одиноких вечеров, от пустой холодной постели…
А тогда, много лет назад, первой тревогу забила соседка учительницы по коммунальной квартире. Она написала анонимку в РОНО – грязную анонимку, так этим школьным деятелям тогда показалось, не соответствующую истине, оскорбляющую человеческое, женское достоинство и честь профессии учителя. Тогда был самый разгар, точнее, угар перестройки, и таким кондовым изобретениям, как анонимки, уже не верили, их просто гнушались. Но дотошная соседка не успокоилась. Она лично явилась к завучу школы – той самой, где преподавала Вербицкая. Ее разговор с завучем состоялся без свидетелей, но уже на следующий день о нем было известно и в РОНО, и в комиссии по делам несовершеннолетних, и в райкоме комсомола. «Я не знаю, что там за занятия у них, чего они там изучают, штудируют на пару, – докладывала соседка. – Но уши-то мне не заложишь. А через стенку все слышно – стоны, вскрики и все такое прочее… Я не специально подслушиваю, вы не подумайте, но перегородка-то хлипкая, так что поневоле слышно. Стоны, вскрики… ну как будто свидание, брачная ночь…»
Недолго думая, завуч решила действовать – проверить, чем же все-таки занимаются учительница Вербицкая и четырнадцатилетний сын инженера Либлинга Герман. На помощь себе она пригласила инспектора детской комнаты милиции. Они появились в коммунальной квартире в отсутствие Вербицкой – бдительная соседка предоставила им для засады свою комнату. А потом домой пришла учительница. А чуть позже появился и ученик. Урок за закрытой дверью начался и…
Все шокирующие подробности Вера Захаровна – в то время инструктор райкома комсомола – узнала намного позже. Завуч школы, инспектор детской комнаты милиции и соседка выбили дверь и застигли учительницу и ее четырнадцатилетнего ученика в постели – голых, мокрых от пота, задыхающихся от страсти. Нет, от животной гнусной похоти – тогда еще слишком молодая и не искушенная в таких вопросах Вера Захаровна именовала это для себя только так. В Тихом Городке никогда прежде не случалось ничего подобного. И грянул беспрецедентный скандал.
Им всем – и в школе, и в РОНО, и в райкоме комсомола, и в милиции – казалось тогда, что во всем виновата учительница Вербицкая – грязная извращенка, совратившая ни в чем не повинного подростка, своего ученика, мальчишку четырнадцати лет. Так им казалось тогда. До кровавой трагедии в парке было еще ой как далеко. И вырезанные ножом на живой плоти буквы не могли еще и присниться даже в страшном сне.
Вера Захаровна помнила то заседание объединенной комиссии, на котором разбирали персональное дело учительницы Вербицкой. Помнила ее красные от слез глаза, распухший нос, помнила, как она беспрестанно сморкалась в скомканный платок, как глотала таблетки (точно так же, как сейчас Шубин, – торопливо, суетливо). Помнила и то, что ей самой тогда было очень тяжело, неприятно смотреть на эту женщину. Помнила ее мольбу (иначе-то и не скажешь) после того, как отгремели громы и молнии выступлений «возмущенной общественности»: «Делайте со мной что хотите, я виновата, только не забирайте, не отнимайте его у меня… Мальчик мой любимый, бесценный мой мальчик…»
Тогда с сыном инженера Либлинга Вера Захаровна не общалась. С ним проводили долгие нудные беседы в школе, в детской комнате милиции – «по душам», очень осторожно, чтобы не дай бог «не нанести травмированной подростковой психике новую рану». Им всем тогда казалось, что Герман Либлинг – жертва в этой шокирующей истории, бедный ягненок, попавшийся в сети коварной педофилки.
А потом все вроде бы утихло. Учительницу Вербицкую с позором выгнали из школы, ей пришлось уехать из города. Куда – этого никто не знал. А сразу же после ее отъезда Тихий Городок был снова потрясен до самых своих основ.
Ранним утром жители улицы Гражданской Войны (бывшей Коровьей) были разбужены жутким воем. Сторож магазина старик-ветеран потом рассказывал: «Проснулся я и не пойму – то ли я в магазине, то ли в аду. Бесы так в аду, наверное, воют, когда заживо друг с друга кожу дерут». Он выскочил на улицу, по его словам, мимо него пронесся огненный воющий шар. Жители домов, прильнувшие к окнам, успели понять, что это собака – они узнали ее, это была московская сторожевая завуча школы – той самой, которая вывела на чистую воду шашни учительницы Вербицкой. Пес был любимцем ее и ее детей, это была добродушная ленивая собака, равно дружелюбная ко всем соседям. Все знали, что частенько по утрам хозяйка выпускает пса на улицу – отлить и сделать другие важные дела. Собаку никто не трогал и не боялся, она тоже никого никогда не трогала, и вот…
