– Повесился? – Мещерский споткнулся. – Это там, где аттракционы?
– Ничего он не повесился. Случайно все произошло, его в механизм тросом затянуло, – возразил сержант Лузов, – бухой он был, не просыхал. Его Пал Осич, дежурный, знал хорошо. Он сколько у нас лет-то в дежурке, лет пятнадцать уже или больше? Так в тот вечер, когда ту девчонку здесь, в парке, маньяк прикончил, этого, ну который потом повесился… тьфу, которого в карусель затянуло, в отделение привезли в качестве главного свидетеля. Видел он якобы того, кто за девчонкой шел, опознал его, а потом это свое опознание похерил, сказал, что не тот был, кого уже взяли тогда как убийцу. Совсем не тот. Тот, мол, не похож на того, которого он видел.
– Тот, не тот, того, не того – мелешь ты, Славка, не пойми чего, – бросила Байкова.
– Да ты Осича сама спроси. Он, между прочим, до сих пор убежден, что нечисто было и то дело с убийством, и та фигня с каруселью.
– Ну, ты давай еще то вспомни, что потом в городе болтать стали.
– Про что это стали болтать? – спросил Мещерский.
– Да тебе-то, московский, что? А впрочем, ты ж туристов к нам возить намылился. – Байкова усмехнулась. – А туристы любят такое-всякое.
– Какое?
– Ну, с душком. Жуть с местным колоритом.
– Что может быть ужаснее убийства? – Мещерский пожал плечами.
– Да вот некоторые у нас считают, что кое-что есть и пострашнее. Чего здесь, парком-то, не ходят? Дрейфят.
– Почему?
– Ну, мало ли. Вот тот свидетель-то взял вдруг и гикнулся – здесь ведь, в этом самом парке, среди бела дня. Кое-кто болтать стал потом – я сама в школе училась, а помню – увидел он что-то здесь. Такое, понимаешь? Такое…
– Такое, – Мещерский усмехнулся, – мы вот тоже с товарищем вчера тут на пса какого-то наткнулись страхолюдного. Бродячего.
– Где вы его видели? – хрипло и напряженно спросил сержант Лузов.
– Да на аллее. Нет, там рядом что-то вроде бревен было – остатки старой беседки для шашлыков.
– Здесь?
Сержант Лузов остановился и посветил карманным фонариком в кусты. Байкова тоже замерла. И тоже зажгла карманный фонарик – суетливо зажгла и как-то нервно. В свете двух желтых пятен Мещерский увидел черную листву. Черную чащу – ничего больше, только непроглядную, непролазную чащу. Это здесь они вчера бродили с Фомой? Он не узнавал этого места. Ночью все совсем другое. Да и свет луны все меняет, искажает. «Какой-то совсем не парковый – кладбищенский пейзаж», – подумал он, а вслух спросил:
– А что не так с тем псом-то? Ведь что-то не так? Бешеный, что ли, он?
Сержант Лузов отвел фонарик – желтое пятно уперлось в грунт под ногами.
– Пошли дальше, – сказал он.
Сержант Байкова молча двинулась за ним, дернула Мещерского за рукав: не отставай. Все было вроде как и прежде – они просто шли по маршруту. Милицейский патруль, молодые, хорошо экипированные напарники. И вместе с тем в их поведении что-то изменилось. Байкова больше не окликала Мещерского: «Эй, москвич!» Он ловил на себе ее взгляд. И во взглядах этих было что-то такое, от чего так и подмывало спросить: «Ну что ты уставилась, на мне что – рога вдруг выросли?»
Что это были за «рога», выросшие так внезапно? Мещерский тряхнул головой: черт, морок и бред какой-то. Полнейшая чушь. И чем он вообще занимается, о чем говорит? Ведь только что, всего каких-то пару часов назад, в ресторане «Чайка» произошли такие события – Фома встретился лицом к лицу с убийцей своей сестры и едва не порезал его в драке. А тут какой-то полусгнивший на корню парк, какой-то бродячий пес… На собаку Баскервилей эта дворняга точно не похожа. А на кого она вообще была похожа? На овчарку? Вроде нет. На московскую сторожевую?
Заросли внезапно сошли на нет. Аллея кончилась. Впереди затеплились тусклые огни. Парк остался позади. Это все же был городской парк, а не чаща дремучего леса, полного чудовищ. Мещерский невольно почувствовал облегчение. Наконец-то! Они перешли через дорогу и свернули направо. Это была обычная тихогородская улочка. И снова их шаги в этот поздний час эхом отзывались в темноте. Но эта темнота была уже совсем иной. Миновали церковь – ту самую, которую осматривали днем, церковь Василия Темного (Мещерский подумал, глядя на ее силуэт, что словечко «темнота» как-то очень уж живуче, популярно здесь, так и просится на язык). Прошли еще улочку, и впереди открылась Спасская площадь, та самая – знакомая, центральная.
– Тут уж мне совсем близко до гостиницы, – сказал Мещерский. – Спасибо, ребята, что проводи…
– Глянь, Славка, пьянь какая-то. – Сержант Байкова смотрела в сторону продуктового магазина – того самого, где Мещерский покупал сигареты. – Никак у Натахи Куприяновой отоварилась паленкой? А что, Слава, накроем обоих? Натаха вконец оборзела, по ночам водкой торгует, а водка вся из Удельного.
– Слушай, это вроде тетка. – Сержант Лузов всмотрелся в темноту.
Мещерский увидел в центре площади фигуру. Она приближалась странной какой-то, нетвердой, ковыляющей походкой. Внезапно ее резко повело в сторону, и она едва удержалась на ногах. Это, кажется, и правда была женщина – пьяная в стельку (так и ему в тот момент тоже показалось). Она брела с усилием, точно ноги ее не слушались, отказывали. И направлялась она прямиком к ним. Сержант Байкова и они следом за ней поспешили вперед. Мещерский не понял – он-то вдруг чего рванул, ему же надо было идти к гостинице. И тем не менее…
Он увидел, что это та самая продавщица Наталья Куприянова, которая продала ему сигареты, а позже так заполошно вломилась в салон красоты с вестью о приезде в город типа, так похожего на Хоакина Феникса в роли римского императора-маньяка из голливудского «Гладиатора», типа, который назвал там, в «Чайке», сестру Фомы «крысой» и получил за это ножом…
Продавщица сделала еще два спотыкающихся неловких шага, протянула руки, словно моля о помощи, и рухнула на колени. Они бросились к ней со всех ног. Она поднялась, шагнула. Мещерский обогнал сержанта Байкову и оказался впереди. Продавщица шагнула прямо к нему. Вцепилась в него судорожно, страшно. Он ощутил исходящий от нее запах – и это не был запах алкоголя. Это был другой – тяжелый, смертный запах… Буквально сдирая с него пиджак, продавщица Куприянова начала сползать вниз, на асфальт. Он подхватил ее под мышки, но почувствовал, что не удержит. Она хрипела ему в лицо, как будто пыталась что-то сказать – очень важное, последнее. Но вместо слов выходило какое-то сплошное «хрррррр». Подскочили патрульные.
– Она не пьяная, Лузов, вызывай «Скорую», быстро! – крикнула Байкова, помогая Мещерскому.
Но Куприянова уже сползла на землю. Тело ее внезапно дернулось, выгнулось, пятки стоптанных кроссовок уперлись в асфальт. Она захрипела и вдруг обмякла. Ее грудь и живот, вся ее одежда спереди была залита, пропитана чем-то, казавшимся в обманчивом свете луны похожим на черную жижу. Мещерский поднес руку к лицу – черное на ладони, нет… красное. Он снова ощутил тот животный, солоновато-сладкий страшный запах. И понял, что это – кровь.
